И не справиться наезднику с Химерой.
Нити телеграфные на розовом закате.
На ночлег угрюмо просит оборванец.
Сердце ноет жалобно, горюет об утрате.
Кончился стрижей зловещий танец.
1906
Самара
Раскаленный пыльный город,
Скучный и пустой.
Мокрый липнет к шее ворот,
Жжет фуражку зной.
Там, за острой колокольней,
Призраком седым
Еле брезжит берег дольний,
Пароходный дым.
Там в тумане мутно-сером,
Близится заря.
Вознеслась над тощим сквером
Статуя Царя.
Продают клубнику, вишни,
Вафли, лимонад;
Я, проезжий, точно лишний,
Пробираюсь в сад.
Здесь над Волгою киоски,
Рев военных труб,
Шум толпы, с купален всплески,
Клены, липа, дуб.
1907
«В дождливо-сумеречный день…»
В дождливо-сумеречный день,
Когда в тумане меркнут лица,
Когда и жить и думать лень,
Брожу по улицам столицы.
Голубовато-серый дым
Развесил бледные волокна,
Туманом призрачно-седым
Слезятся слепнущие окна.
Голубовато-серый дым
Окутал башен силуэты,
Кресты церквей плывут над ним.
Бульвары сумраком одеты,
Тускнеют вывесок слова,
Прохожих гаснут очертанья.
И, как намокшая трава,
Моя душа таит рыданья.
1905 <31 августа. Москва>
На бульваре
Покинув грязный тротуар,
Меж звонких конок, легким бегом
Спешу на праздничный бульвар,
Блестящий первым юным снегом.
Я здесь, как мрачный нетопырь,
Вчера бродил, потупя взгляды.
Был скучен серый монастырь
И туч тоскливые громады.
И там, где, озаряя грязь,
Рой фонарей ей глянец придал,
Стоял, задумчиво склонясь,
Спиной ко мне, чугунный идол.
Сегодня блеском жемчугов
В морозно-искристом закате
На льдистом небе облаков
Сияют пурпурные рати.
Крестами радостно горя
В красе внезапной перемены,
Передо мной монастыря
Белеют розовые стены.
А впереди, где яркий газ
Нескромных пар объятья выдал,
Стал, многодумно наклонясь,
Спиной ко мне, чугунный идол.
1905 <1 ноября. Москва>
«Ночь серебряная длится…»
Ночь серебряная длится.
Снег пылится под луной.
Сердцу любо насладиться
Тишиной.
Я по улице морозной
Тенью грёзной прохожу,
Замираю в грусти слезной
И гляжу.
Вижу белые ворота.
Ветви белые клоня,
С кленов иней сыплет кто-то
На меня.
Сыплет белые сережки.
Вижу: лунных взоров грусть
Отражается в окошке.
Пусть.
Я влюбленный, утомленный,
Близость гибели забыв,
Созерцаю умиленно,
И счастлив.
Пусть! Что будет, совершится,
Что придет, предрешено.
Ночь серебряная длится.
Всё равно.
1908
Морозные узоры
<Н. Г. Машковцеву>
Серебристые, резные
Снег-узоры на стекле.
То пушистые, сквозные
Чайки перья вырезные
Распластали в белой мгле.
Как воздушны эти крылья
На сияющем окне!
Но недвижны их усилья:
Истомясь тоской бессилья,
Стынут чайки в белом сне.
Будто звездные осколки
Мерзнут в искрах голубых.
Уж не чайки это: елки —
Ткут морозные иголки,
Ткут узор ветвей седых.
Меркнет. В сумеречной ласке
На лазоревом стекле,
Сквозь узоры белой сказки,
Как глаза в прорезах маски,
Звезды светятся во мгле.
1911 <28 декабря. Нижний Новгород>
Танцовщица
Твои виски полузакрыты
Рядами черных завитков,
Озарены твои ланиты
Блестящим жемчугом зубов.
Тонка, легка, как стебель гибкий,
Как острый блещущий стилет,
Застыла ты, сверкнув улыбкой,
При щёлке мерных кастаньет.
И вот, внимая струнам знойным,
Заслыша бубна гулкий стук,
Ты в танце пламенном и стройном
Обходишь яркий полукруг.
То, простирая вдаль объятья,
Улыбкой сдерживая страсть,
Ты, разбросав гирляндой платья,
Зовешь к ногам твоим припасть.
То, утомясь, ты замираешь,
Вскрывая веер у плеча,
То снова бурею взлетаешь,
Пурпурный шелк одежд влача.
Вот с блеском взора легче лани
Припала на колено ты,
Приемля гул рукоплесканий,
Восторги, клики и цветы.
1906 <16 августа. Москва>
«Знакомый ресторанный гул…»
Знакомый ресторанный гул,
Гирлянды ламп и скрипок говор.
Лакей, сгибаясь, ставит стул,
Промчался в кухню белый повар.