Моя обязанность – топить печку. Иногда разрешалось сварить кашку.

А в день именин бабушка преподнесла необыкновенный подарок – маленькую луковку.

И я размечталась: когда будет много золы, разгребу, сделаю углубление и положу луковку, запахнет волшебно. Луковка испечётся быстро, достану, очистим, разделим с бабушкой, оставим лакомство маме.

Всё сделала, как и мечтала… Почувствовала приятный, неземной запах, невольно заулыбалась… Запах пленил. Не пропустить мгновение – не сжечь луковку! Вдруг…

Вдруг резко распахнулась дверь. Обдало холодом, видимо, не закрыли ворота на улицу.

Я с трудом оторвала взгляд от устья печки – что-то неуклюжее, громадное, чёрное, чужое промелькнуло передо мною. Я заметила неровные края подола сожжённой шинели. Это чудовище заслонила наша соседка Галина, она раскинула руки в стороны, как хищная птица, и резким неприятным голосом гаркнула:

– Это твой отец! – и сразу исчезла.

Вошедший сел на переднюю лавку. Запах его одежды был нестерпимым. Он пропах весь чем-то застарелым, гнилым, куревом, костром, железом…

Забыв про луковку, истошным голосом я закричала:

– Это не мой отец! Это не мой отец! Это не мой отец!

Других слов не было.

Бабушка Ираида схватила ухват и вплотную подошла к пришельцу. Он быстро встал и молча вышел. Я, в чём была, босиком, выскочила на улицу и побежала к родной бабушке. Ворота были не закрыты. Сил подняться по обледенелой лестнице не было – взбиралась на четвереньках.

– Бабушка! Это не мой отец! Это не мой отец! Это не мой отец!

Что поняла бабушка Еня, не знаю. Мои крики были не просто сквозь слёзы, я рыдала.

– Иди. Я приду к вам, – сказала она сухо.

Я бежала по снегу, по утоптанной зимой дороге, она не успела растаять.

Мне казалось, что это был кошмарный сон, который надо забыть, надо перестать рыдать.

«Иначе будешь заикаться», – разобрала я сквозь туман слова бабушки Ираиды.

Болела я долго. Помню, часто приходила фельдшерица, добрая и знающая, по фамилии Бебнева. Приходили Рафаша, друг бабушки Ираиды, Саша Ишеневская, нищенка, Августа, жена Омелинча.

Все как один спрашивали:

– Ираида, чем таким пахнет у вас? – и отвечали сами себе: – Падеретиной[5] какой-то.

Привыкшая к чистоте Ираида расплакалась:

– Не поверите, щёлок варили, всё вымыли, проветривали, я одеялом махала, а дух как был, так и остался от пришельца.

Только Августа ничего не сказала, посидела недолго и ушла. Вернулась с лампадкой, ладаном.

– Зажги, я помолюсь, – тихо сказала.

Галине по прозвищу Шаровна всё сошло с рук.

«Ждать да догонять – нет хуже», – начинала свой день бабушка Ираида.

Рассказывали, что в молодости она была красавица: высокая, статная, с пышными волосами, белозубой улыбкой. Глаза у неё были голубые, а вернее, один глаз голубой, другой – зелёный. Родилась она в Кузовлёве, далеко от наших мест. Семья была богатой, приданое собрали, сваты не раз приезжали, но замуж брать не спешили: слабовата глазами. В деревне это считалось большим пороком. Взял в жёны девку-старку отслуживший двадцать пять лет в царской армии Дмитрий, далёкий родственник моего отца. Семья Ираиды помогла бывшему служивому построить дом, приобрести сапожный инструмент. Дмитрий славился в округе своим мастерством чеботаря (сапожника). «И жили бы мы с ним, бед не знали, но Господь Бог детушек не дал, да и здоровье подкачало, крышу не успел закрыть на доме, – сетовала старушка. – Шуру пригласил, да не как работника, а как хозяина нового дома. Так я и осталась с его семьёй. Нина родилась, я – за няньку, а Галина мне – как дочь. Жизнь прошла, хотелось бы умереть летом, по теплу, чтобы ко́пали не ругались, когда будут рыть могилу. Но Бог смерти не даёт. А жду, жду…»