– Схед, ты ведешь себя вызывающе, а у тебя, Альдар, не по возрасту слишком длинный язык, – властно выкрикнул Таньяг, – говори, Хартиф, – обратился он к одному из вождей иртов, видя, как тот тоже хочет что-то сказать.

– Слова молодого охотника приятны моему слуху. Его отец должен гордится своим отпрыском, а не закрывать ему рот, – с кривой усмешкой начал свою речь среднего возраста дарс, было видно, что происходящее его искренне забавляло, и он специально долго находился в тени, лишь наблюдая за всеми. Пальцы левой руки Хартифа все время пробовали на острие лезвие большого охотничьего ножа, с которым он не расставался ни на минуту. Вождь иртов был высок, худощав, и уже не молод, его лицо было изрыто глубокими морщинами, среди которых постоянно таилась улыбка. «Гордец, на всех смотрит свысока, считает себя самым умным», – говорили про него некоторые дарсы.

Хартиф никогда не повышал голос, даже, когда сердился, в то же время он не боялся сказать в лицо любому, что о нем думает, при этом мило тому улыбнувшись. Многим, конечно, это было не по душе, но его едкие замечания все старались пропускать мимо ушей, ибо знали, что связываться с ним не стоит. Даже Схед уходил от открытого столкновения с Хартифом, стараясь принимать всегда его сторону. Он был храбрым, бесстрашным дарсом, и за это его очень ценил Таньяг.

– Как там? И страшные беды и несчастья обрушатся на дарсов, когда поведет вождь братьев своих в чужие края, чтобы покарать другие народы…

– Хочется напомнить, что никто и никогда из ныне живущих, в том числе и наши уважаемые небесные старцы, не видели в глаза эту священную книгу. Зато все помнят её слова и пугают этим пророчеством своих детей. Но, насколько я помню, в ней было и продолжение, звучало оно примерно так:

– И только смелость и мудрость вождя спасет народ Майру и сумеет остановить зло, пришедшее на наши земли. Почему- то об этом пророчестве не вспомнил, или может его ненароком запамятовал уважаемый Харгрин, – все также продолжал ухмыляться и играть с клинком Хартиф.

– Сейчас нужно обсудить вопросы предстоящего похода, а не заниматься толкованием снов наших жрецов. Один раз мы уже простили людей, теперь они должны заплатить нам своей кровью! – закончил он.

– Вот это слова настоящего дарса! – рявкнул Схед под одобрительные возгласы, которые увенчали короткое выступление Хартифа. – Смерть людям!

– Великий правитель, и все же последнее слово останется за тобой, останови ослепленных жаждой мести вождей, -заклиная, бросился к Таньягу Харгрин, хватая его за руку. – Только твоя мудрость может помешать этому. Вспомните мои слова, предсказания, о дарсы, остановитесь! Людские владения огромны, у них много хороших воинов, они превосходно оснащены и обучены, вы найдете там свою погибель, – не теряя надежды, буквально молил он Таньяга. Но все было тщетно, вождь дарсов, отвернулся от почтенного старца и, казалось, его не слушал.

– Слушайте меня, отцы, сыновья, братья, – воззвал ко всем Таньяг, – я принял решение. Быть великому походу! Пусть каждый из вас испьёт сейчас из священного кубка единения нашу жизненную силу, тем самым он подтвердит свое согласие с моими словами.

Первым бросился к серебряной чаше, не дожидаясь, пока ее поднесут жрецы, которые в нерешительности сгрудились возле Харгрина и шептались с ним, – верховный герман Схед. Пригубив её, он растер кровь рукавом и собственноручно поднес чашу Хартифу.

– Не все выпил? – также, не переставая улыбаться, спросил у него ирт, отложив на время в сторону свой клинок. Примеру Хартифа незамедлительно последовали и все другие ирты Хрид, Тольген, Фод, потом чаша перешла в руки вертов огромного, словно медведь Бронга, далее молодого Альдара, большеглазого Гекрога, у одного лишь князя красных дарсов Умака она задержалась дольше обычного, но, подержав ее в руках и испытав на себе недоброжелательные взгляды соплеменников, Умак все-таки поднес ее к губам. Последними обряд единения совершали сыновья Таньяга, Урсан, Аркан, и завершил его, прикоснувшись к чаше, их отец. Он же влил остатки крови в каменные уста статуи бога Майру и произнес: