Пока прораб чешет затылок, прикидывая, сколько можно отхватить, прислушиваюсь к недалеко присевшим мужикам-строителям. Подозрительно вальяжные, они смахивают пот, курят махорку и смачно сплёвывают, разговаривая на том красноречивом языке, от которого даже у меня краснеют уши.

– Э-э-э, – прораб растерянно почесывает лоб и выносит вердикт: – Ну хотя б в четверть больше.

– Стоп, стоп, стоп! – говорю я.

Прерываю диалог и направляюсь к развалившимся работникам. Прораб-кузнечик влёт преодолевает дистанцию и пытается отвлечь меня пустыми вопросами, но я уже понимаю причину его нервного состояния. Амбре местного крепкого напитка сбивает с ног на подходе.

– Командир, ты это… Это они на кочерге уже приехали. Не собирался их ставить на объект. Я себе не враг. Ты не думай! Я собирался их обратно отправлять…

– Это что? Это у вас так принято работать? – волна праведного гнева накрывает меня с головой: – Так что ты там говорил про надбавку? Никакой надбавки. Меняешь всю бригаду. Всю. Из этих, чтобы я ни одного тут не видел больше. Находишь мне трезвых и опытных профи. Услышал – профи! Сдаёшь объект, как и договаривались, через три месяца. Если не справишься, буду менять и прораба. Чего мельтешишь? Отправляй прямо сейчас всех назад. Я жду.

Пока бригадир-недотёпа, так и не выпуская своего портфеля, суетится и распихивает по машинам нетрезвых работников, окидываю взглядом стройку и участок: серый квадрат фундамента, устремившиеся вверх основания стен, разрытую землю, заваленную горами накрытого материала.

– Ну, всё сделано! – раздаётся запыхавшийся голос Михалыча: – Всех отправил, всех, как есть, повыгонял. Сейчас метнусь, и, ей-богу, завтра уже будут работать новые, профи. Командир, ну точно будет без косяков. Ты же знаешь, мы умеем делать конфетку.

– Знаю, знаю, ладно. За столько времени первый косяк. Но следующего не потерплю. Ты меня тоже знаешь. Скоро приеду, проверю.

Хлопаю его по плечу на прощание.

Пока шагаю к машине, щурясь от обезумевшего майского солнца, вспоминаю, как в таких случаях поступал Дед. Он никогда не терпел ни буйных возлияний, ни орущих толп, ни криков, ни тем более дурных работников.

Он и сейчас словно стоит передо мной.

Я не принял его уход. Запретил себе даже думать об этом. Для меня он всегда живой. Просто уехал по делам куда-то, как часто и делал, пока крепко стоял на ногах. Дед всегда стремился быть везде и делать много.

Он, земля и розы приучили меня к тому, что нужно много работать и всему дарить искреннюю любовь.

«Ни цветок, ни дерево, ни земля, ни дом, ни человек не могут без любви».

С его генами мне передались любознательность, дисциплина и вечный поиск справедливости и красоты. Незримая наша связь не разрывается. Так явственно его ощущаю на этой земле, что и сейчас он почти осязаем, и я не сдерживаюсь:

– Помнишь, Дед, ты не разрешал брани и пьянства в своем доме? – слышу свой голос, как будто со стороны: – Вот и я в своем не потерплю. Буду как ты. Буду достойным тебя. Буду лучшим! Я строю дом и сад. По единственно верному плану – по твоему плану.

Завожу машину и медленно выезжаю с участка: каменистое бездорожье под колесами дает почувствовать рельеф живой земли, еще не тронутой строителями и бетоном. Машина покачивается на кочках и, переваливаясь с колеса на колесо, ползет к трассе. Если бы я мог, я бы запомнил каждую из этих кочек, каждое дерево, каждый глоток воздуха, каждый сантиметр земли вокруг будущего дома. Сложил бы это в свое сердце и закрыл на замок, чтобы потом, когда все станет другим, вспоминать дикую красоту первозданности этого места.