И хотя во сне я видел себя не поэтом, но тем самым писарем поселковой управы, сон оставил очень радостное ощущение. Я словно родился заново и стал видеть глазами Франциска Ассизского…
Это ощущение праздника, радости бытия все утро было со мной. Я чувствовал, как жизнь пульсирует именно здесь и сейчас, вокруг меня, во мне, мной. Хотелось дерзать, петь, кричать во весь голос, писать стихи!..
Спешили прохожие, мамы вели за руки малышей, девочки прыгали по вытертым квадратикам плитки. На газонах сияли одуванчики, в небе кружили, словно очарованные простором, птицы. Окна домов, витрины, металлические поручни, асфальт в пятнах солнечного света – всё слепило глаза, словно осколки огромного зеркала.
И практически на выходе из метро я записал стихотворение. Строчки рождались легко и свободно: всё казалось простым и понятным.
Слева и справа, впереди и позади бурлил город-праздник, город сияющих глаз. Я шёл и меня не покидало радостное присутствие здесь и сейчас, переполняющее меня, как песенка переполняет пятилетнего ребенка перед первым публичным выступлением. Я шёл, радуясь миру, а навстречу мне шёл, держась за папину руку, малыш и громко пел: «С днём рожденья, с днём рожденья тебя!..»
зонтик с деревянными спицами
Весна 1941 года выдалась поздней. Стоял конец марта, но было холодно, люди ходили в зимней одежде, и повсюду виднелись плотно слежавшиеся груды грязного серого снега. И всё же с каждым днем что-то менялось: сильнее пригревало весеннее солнце, выжимая из сосулек слезинки, ветер с треском ломал отмершие ветви деревьев, сбрасывая их на землю, на кленах и ясенях сухо шелестели выбеленные морозами прошлогодние семена, торопясь осыпаться до того, как растает снег.
…Пробудившись, Андрей несколько минут лежал в постели с открытыми глазами, прислушиваясь к перезвону синиц за окнами. На полу, на стенах, на прикроватной тумбочке с раскрытым томиком Фенимора Купера плясали солнечные зайчики. Вставать совершенно не хотелось. Он лежал в полудреме и пытался вспомнить, что же ему приснилось. Обрывки образов плясали в голове, никак не желая обретать четкую форму, расплывались всё больше и больше, пока совсем не растаяли, оставив смутное чувство неудовлетворенности, – словно во сне было какое-то послание, которое он так и не разгадал.
Но вот из черной тарелки репродуктора донеслась бодрая мелодия «Кукарачи», заворочался, просыпаясь, младший брат. Андрей отбросил одеяло и поднялся с постели. Зевая и потягиваясь, приступил к утренней гимнастике. Щуплый и невысокий для своих тринадцати, он уже заканчивал седьмой класс.
Присел пару раз, сделал несколько взмахов руками и начал отжиматься от пола, с удовольствием ощущая, как просыпаются мышцы. «Да, – думал он, выполняя упражнения, – недолго осталось. Скоро исполнится четырнадцать, а поскольку платить за обучение у нас нечем, придется идти работать на завод…»13 Он ещё раз отжался и пошёл умываться. Вася, которому недавно исполнилось семь лет, плотнее закутался в одеяло: в детском саду мест не было, а в школу предстояло отправиться лишь осенью.
Когда Андрей вышел на кухню, отца уже не было. Всю жизнь проработав на обувной фабрике имени Тельмана и оставшись хромым на левую ногу после очередной аварии, он бы давно поменял работу, если бы сталинское законодательство не запрещало это сделать14. А поскольку за опоздание могли отдать под суд и осудить на десять лет, выходить на работу приходилось на полчаса раньше.