И тут рядом падает самолёт. Хорошо, если тебя не задевает. Но – поле перепахано, комбайн раскурочен, куски плоти разбросаны, керосиновая вонь кругом, жар горячего металла. И у тебя появляется вечный страх, огромный страх навсегда. Что теперь любая прогулка вдали от дома или даже внутри дома, да вообще где бы то ни было – в любой момент времени и пространства теперь могут превратиться в огненно-стонущий ад. Рухнувший внезапно с небес.

И ты хоть остался без царапины – но уже в своей душе ты инвалид, покалеченный человек».

\\ Чокан в разговоре с автором между Ленинотуринском и Обезбольском

«Меня самого иногда интересует – почему я избрал такой путь, стал писателем? Что движет мной, откуда такой интерес? Нет, это не одно только тщеславие. Всё моё творчество – не плевок в вечность, не для славы я складываю слова в истории. Они – лишь форма тех же фигур, что задумчиво рисуют дети, только чуть более хитроумная. Как линии на песке, следы на снегу, круги на воде. Их все-все-все когда-то бесследно сотрёт время. Через секунды или века. И я сложил всю свою жизнь в крохотный узор слов. И моя жизнь – небольшой завиток реальности, крохотная изморозь на стекле вечности, проявившаяся на несколько моментов и снова исчезнувшая».

\\ Из какого-то эссе Валентинова, первая всплывшяя цитата в поиске.

Моё недоумение длилось совсем недолго.

– Вы родственник, друг, коллега? – услышал я за спиной. – Господину Вергилину кем приходитесь?

Поворачиваюсь – стоят ребята в рясах. Двое. С крестами. Русобородые. Страшно похожие. Один повыше и постарше, другой пониже и помладше. Успокаивать будут?

– Коллега. – секунду размыслив, ответил я. – У меня с ним встреча должна была состояться.

– А по какому поводу встреча? Простите нас за излишнее усердие в вопросах… – спрашивает низкий.

– Вы кто? Что вам нужно? – спрашиваю.

– Мы… следим за православным правопорядком.

– Право… право… Полиция?

– Нет, полиция – это у мирских граждан. Мы же в силу своих скромных… – мнётся тот, что меньше.

– Да, полиция, полиция! – говорит второй. – Вы должны пойти с нами.

– Это арест? – начинаю я слегка сопротивляться.

– Нет, попытка защитить вас.

– Григорий, это настоящие… полицейские или всё-таки ряженые? – я обратился к безучастному писателю.

– Эти? Монахи настоящие, давно их знаю. Они хорошие ребята. – дед ненадолго вынырнул из своего безмятежного мира, чтобы снова туда вернуться, созерцая редких прохожих с большим интересом, чем происходящий перед его глазами… беспредел?

Дальше последовал тупой и короткий диалог из которого стало ясно, что никто и ничего не понимает, но на всякий случай лучше запереться в их кибер-келье. И найти убийцу. Кибер-келья, кстати, в том же торговом центре оказалась.

Пока шли – присоединились ещё двое в рясах, рыжебородый и чернобородый. Эта пара новых лиц осталась в коридоре у входа. Если бородатых монахов в рясах будет становиться всё больше – то я уже начну путаться. Особенно в том, как их называть про себя. С людьми в униформе постоянно такая беда.

– Убийцу будем искать в запертой комнате? – спрашиваю первых двух, когда мы зашли в помещение.

Шутку они не поняли. Или не услышали. Пустая комнатка – пара скамей, да вешалка на стене. Даже окон нет, только еле заметное окошко вентиляции. Потолок красиво и равномерно светится. Необычно.

– Погнали. – сказал старший, – Вы, кстати, можете всё снимать на видео, это приветствуется.

Стены преобразились – и стали огромными мониторами.

– Вы – вне подозрений. Мы знаем, что вы всё утро провели в гостинице. Начнём. – говорит монах повыше.