Заряна нахлобучила венец на встрёпанную голову и выскочила за дверь.

Пробудившаяся Мстиша, приподнявшись на локте, недоумённо хлопала сонными глазками.

– Буди малявок, – велела я ей, дрожащими руками подпоясывая запону.

На улице подмораживало. Серый рассвет вызывал неудержимую зевоту у снующих по двору обитателей княжей хоромины. Но чистое небо обещало солнышко днесь. А солнышко обещало быть тёплым – всё же весна давно перевалила серединку-маковку, давно должна бы хозяйничать окрест – придётся ей теперь навёрстывать упущенное…

Всё у меня сегодня не ладилось. Сперва опрокинула полный подойник, потом, споткнувшись с вилами, сыпанула добрую охапку сена в грязь. Коща, приставленная к скоту, обругала меня и велела убираться. Сена было жаль. Его оставалось совсем мало – только для растелившихся коров, да и тем не вдосталь. Ежели травка не проклюнется в ближайшие дни, придётся скотинку на голую солому переводить…

Я присела у просыпанного, стала вылавливать из лужи травинки.

Что же делать? Неужели ничего не изменить? Бедная Заряна. Ведь и в самом деле она в который раз вынуждена брать на себя мою ношу, а я и в самом деле живу в родительском доме, будто меня ничего не касается. А ведь и впрямь не касается – ни лётом, ни скоком, ни задом, ни боком – всё стороной обходит. Будто заколдованная я княжна в заколдованном тереме, не видима я ни для бед, ни для радости…

Я сбросила собранное обратно в лужу, стряхнула с красных, негнущихся от холода пальцев прилипшие травинки, выпрямилась во весь рост, зажмурилась и сжала кулаки. Ой, щур, помоги мне, непутёхе…

Площадка за гридней, отведённая под воинское правило, уже почти просохла. И солнце уж вынырнуло из Нави – яркое, нарядное, будто праздничное. Но упражняющихся кметей было не видать – не мудрено после вчерашней-то попойки.

Единственным воином околачивался здесь сотник Угрицкого князя. Да и то – не мечом махал, а сидел на широкой завалинке, устроив оружие на коленях и подставив лицо солнцу. Рыжие нити в его бороде горели густой медью.

– Не велика дружина твоего князя, коли он сотника во главе посольства отряжает, – сказала я ему, останавливаясь неподалёку.

Он лениво перекатился затылком по стене, посмотрел на меня прищурясь и улыбнулся.

– Чай не велико дело – невесту привезти, – отповедал он, ничуть не обидевшись. – С таким делом и десятник справится.

– Справится, говоришь… А коли матушка раздумывать бы начала? Сомневаться? Вот тут и понадобился бы думный муж, мудростью и опытом житейским наделённый, дабы сговориться к обоюдному согласию.

– Раздумывать? – усмехнулся он. – Вот уж вряд ли. Ваша княгиня в этом сговоре нуждается боле моего князя.

Мы помолчали.

– Твоя правда, сотник. Нуждается. Да только, как видно, и ваша нужда не меньше.

– Отчего же это видно? – фыркнул мой собеседник.

– Оттого, что князь ваш – сирота. Один в роду. Все смотрят сейчас на него и думают – даст ли он новую жизнь угасшему роду? Иначе зачем тогда огород городил: добивался признания, собирал дружину, отстраивал Зборуч? Ожениться ему ныне край надо для упрочения своего положения. А с невестами, видать, туговато приходится, раз в Суломань вас занесло. Вы ведь знаете наши обычаи?

Сотник хмыкнул.

– Наверняка знаете. Поэтому о сулемской невесте думные твоего князя должны были в последнюю очередь вспомнить. Видимо, в последнюю очередь и вспомнили. Когда остальные-то нос отворотили. Так, сотник?

Отлепив, наконец, голову от стены, он с интересом посмотрел на меня.

– Откуда же ты взялась такая грамотная?

– Отсель не видать.

Мы молча взирали друг на друга, пока глаза мои не заслезились от напряжения. Опустив их долу, я шагнула к завалинке и присела рядом с сотником.