Идем. Уже не бежим, уже идем. Но осталось-то недалеко, километра полтора, не больше. Иногда выкатываемся на проселочную дорогу – по накатанному снегу становится идти чуть легче. Иногда дороге с нами не по пути, и она уходит в сторону, а мы упрямо торим лыжню к Мертвой Заводи.

В какой-то момент мы снова оказываемся на дороге, и она выводит нас к горке. А горки – мои враги. Страшные враги! Нелады у меня с ними, вечные нелады. Плохо у меня с равновесием, плохо у меня с удержанием направления на большой скорости. Потому ни разу я на горных лыжах и не катался, сколько не говорили мне друзья: "Да горные – это не беговые. Там по-другому все!" Не пойду! Я когда на коньки впервые встал – ногу потянул! В раздевалке! Снимая конек! Представляете, что со мной на склоне будет, на горных лыжах? Да я там погибну глупой смертью храбрых, а заодно и нескольких невинных с собой заберу.

Не так страшен атакующий строй кавалерии, как катящийся с горки Кудряшов! Не так бессмысленен и беспощаден русский бунт, как мое чувство равновесия! Не так опасен огненный дождь, как неуправляемый снаряд с двумя лыжными палками!

Обойти горку? Спуститься по целине? И времени жалко – чем дальше, тем меньше в организме остается энергии, хочется побыстрее добраться до озера, задать себе вопрос, нахрена мы сюда поперлись, и повернуть обратно. И гордость в груди пылает огнем! Горка? Да она мне как два пальца испоганить! Как две ноги переломать! Как две лыжи узлом завязать!

И-эх! Понеслась, перекрестясь! Ловите меня семеро, шестеро не удержите!

Скорость растет, координация падает, в груди замирает сердце, я забываю сделать вдох… И тут колдобина! А может ветка? А может загогулина? А может хитрая ловушка, расставленная кем-то на бездарных лыжников вроде меня?

Небо, земля, снова небо, снег во рту, снег за шиворотом, варежка летит дальше, а я уже никуда не лечу, я падаю мордой в снег! Боль в лодыжке, боль в руке, боль в спине. Что-то хрустит, что-то рвется… Я открываю глаза – перед глазами лыжа. Нога выгнута под странным углом, но вроде цела. Распутываюсь, оцениваю повреждения – вроде цел.

– Нормально? – орет сверху Толстый.

– Нормально! – ору я в ответ.

– Я лучше сторонкой обойду, – очкует он.

– Тебе что, слабо? – кричу я заветное заклинание подростков.

– Кому слабо? Мне слабо?

Еще одни неуправляемый снаряд несется с горы, наезжает на ту же колдобину, что и я, и тяжело приземляется в снег, путаясь в руках, ногах и мыслях. Толстый орет благим матом, я бегу к нему, на ходу думая, что мы доигрались, и случилось что-то плохое…

Плохое действительно случилось. Руки и ноги целы, идти, хоть и хромая, Мишка может, но вот креплению на левой лыже хана. Полностью и бесповоротно. Здесь, без инструментов, не починить никак.

Все! Приехали! Не дошли мы до Мертвой Заводи каких-то 500 метров. Разворачиваемся.

Сначала идем по дороге. Так еще ничего, Мишка ковыляет, держа лыжи в руках, я – легко скольжу впереди него. Но скорость уже не та, да и сил уже не так много. Замерзаем… Дальше – хуже. Дорога забирает влево, нам туда не надо, нам надо прямо. Снова по целине. Мишка цепляет одну лыжу. На вторую – просто встает, потому, что закрепить ее на ботинке нечем.

И ветер, тот самый прохладный ветерок, что по дороге сюда ласково подталкивал нас в спину, загоняя в ловушку, теперь победно скалился нам в лицо, ледяными руками оглаживая нос и щеки.

Шоссе уже в зоне видимости, но шоссе – это только ориентир, это даже не половина дороги, это менее, чем треть. А я уже ни рук, ни ног, ни лица не чувствую. Белое Безмолвие показало свое истинное лицо, свой холодный оскал смерти. -20, ветер, и мы на равнине, посреди великого ничего, продуваемые со всех сторон.