Наверное, Филлип прав: Бальтазара сильно зацепило. В то время как Мона, вероятно, списывала их случайно заключенный договор на свое невезение, он чувствовал себя самым везучим парнем во Вселенной.

Перемазанная в сахарной глазури и закутанная в одеяла, Мона поднялась и поплелась в ванную. Повеселевший Бальтазар сел перед телевизором и включил Playstation. На Netflix вышло несколько новых фильмов, названия которых словно были созданы для шоколада, чая с ромом, грелок и критических дней. А заглянув в историю просмотров, он быстро вычислил ее вкус.

– «Акулий торнадо ковырнадцать»? – тихо спросила Мона. Приняв душ и вдоволь погрохотав чем-то в ванной, она вернулась и тут же снова растворилась в горе подушек на кровати.

– Плохо?

– Это то, что с нацистским метеоритом и гигантскими червями?

– Нет, в этой части акулы-убийцы уменьшаются до наноразмеров, перемещаются по телу, как вирусы, и пожирают людей изнутри.

– Круто… этот я еще не смотрела. Наверняка очень тупой, – довольно пробормотала она.

Из кухни донесся негромкий свист чайника.

– Я приготовил нам чай, – сказал Бальтазар и опять встал.

К счастью, у ведьмы имелись все необходимые травы, чтобы облегчить ее страдания, а еще они превосходно сочетались с порцией рома. Когда он пришел с подносом из кухни, то обнаружил Мону чертыхающейся в подушку. С силой уткнувшись лицом в ткань и хныча, она посылала оскорбления в адрес эволюции. И в этом была абсолютно права, ведь ни один бог не нес ответственности за то, что развилось нечто столь особенное, как человек: такое просто невозможно выдумать. Плюс ко всему часть этих креативных результатов эволюции раз в месяц купалась в собственной крови, несмотря на тысячелетия мутаций.

Вздохнув, Бальтазар сел рядом с Моной, отставил чай в сторону и потянулся к комку из одеял и подушек.

– Так плохо?

Мона тихонько всхлипнула, откинулась на подушку и, скрипя зубами, уставилась в пустоту.

– Это… первые двенадцать часов… болит спазмами… с перерывами… Я забыла, как это ужасно! Еще в пятнадцать лет нашла в интернете проклятие против этого, – всхипнула она.

– Завтра будет лучше, милая.

– Меня уже тошнит от этого, – буркнула ведьма и – очень в тему – сунула в рот огромный кусок улитки с корицей. Глаза ее блестели, как будто она вот-вот разрыдается.

– Как мне тебе помочь? Ты уже записалась на встречу со своим адвокатом по поводу слушания?

– Нет! – тут же отрезала она.

– Но, Мона…

– Не сейчас, о’кей? Мы не можем… мы не можем просто посмотреть фильм? Не хочу говорить о суде!

– Но твой адвокат в курсе всего этого? Или я могу написать за тебя, чтобы тебе не пришлось ничего делать и…

– Нет, все хорошо! – Мона заметно повысила тон, голос у нее задрожал, и Бальтазар понял, что больше до нее не достучится.

– Хорошо, я просто хочу убедиться, потому что они меня не допускают, что крайне подозрительно…

– Бальтазар!

– Ладно, ладно. Я понял. – Он подавил смиренный вздох. Речь шла о ее благополучии, и как бы Моне ни мешало ее упрямство, об этом они могли поспорить и в другой день – необязательно сегодня. Раз ведомство действительно отрицало в деле Носдорфа демоническую активность, а прежде всего действия Бальтазара, то Мона одна предстанет перед судом за весь тот хаос, что они устроили на ярмарке, а эта мысль его ужасно пугала. В наши дни он вряд ли мог ворваться в зал, освободить ее и построить жизнь в изгнании и демонизме. Даже архидемона могли отстранить от должности, кроме того… Мона без друзей, в бегах от Церкви? Он понимал ее стремление к стабильности, потому что она и в нем пробудила это желание.

Теперь же Бальтазар отчетливо видел волнение, которое вызывали у нее его вопросы. Замкнувшись в себе, она сидела на кровати и избегала его взгляда. Это ему так быстро не исправить, однако с другой проблемой он на какое-то время мог бы ей помочь. Бальтазар осторожно положил одну ладонь ей на живот, просунув пальцы под свитер.