Застегнув пояс, я заново собрала волосы в тугую косу, оставив лишь несколько прядей на висках, которые я заплела в тонкие косички и закрепила за ушами, и водрузила на голову шапочку, напоминающую шлем из бархата, золотого шитья и серебряных подвесок. Я никогда не понимала, почему праздничным головным убором должно было стать именно это странное, тяжелое и неудобное сооружение, но кто я такая, чтобы спорить с традициями. Накинув на шапочку тончайшую золотистую вуаль и закрепив парой булавок, я со вздохом опустилась на кровать. Я была готова к выходу. Если бы не одна деталь.

Они смотрели на меня из-за сундука, сверкая золотыми узорами и покрывающим древесину лаком. Высотой больше моей ладони и по удобству сравнимые с колодками. Котурны15. Из всех вещей, которые мне, дочери князя, приходилось делать, хождение на котурнах я ненавидела больше всего. Двигаться в них можно было только малюсенькими шагами, из-за чего на преодоление одной только комнаты уходила, казалось, целая вечность. Но такова была плата за высокое положение, ведь по традиции носить эту обувь дозволялось лишь благородным. Многие гуащэ даже гордились этим. Я подтянула ходунки к себе и просунула одетую в мягкий чувяк16 ногу в обтянутый красным бархатом ремешок. Повторив то же да другой ноге, я с трудом поднялась, опираясь о стену. Ну что же, теперь дело за малым: пройти в таком виде до выхода со двора. Мне хотелось верить, что я доберусь туда до заката.

Едва передвигая ноги и изо всех сил стараясь сохранить равновесие, я двинулась к двери. Каждая неровность на земляном полу грозила стать последней в моей жизни, но я проделывала этот трюк уже далеко не в первый раз и была уверена, что справлюсь. Менее утомительным такое передвижение, конечно, не становилось.

Во дворе меня уже ждал отец. Он, как всегда, нарядился как заправский удалец. Его алую черкеску, кажется, можно было разглядеть из соседнего аула, а газыри так и сверкали на изредка пробивающемся из-за облаков солнце. Я чуть улыбнулась, упустив голову: по статусу отцу было положено облачаться в белый, но он категорически отказывался следовать традициям, предпочитая щегольские наряды, более подходящие молодым горячим джигитам. Скакал на коне и боролся он, впрочем, тоже наравне с ними.

Отец поправил шапку и сдержано кивнул мне – большее было недопустимо при свидетелях – и мы двинулись по двору со скоростью улитки, которую только и позволяла моя обувь. У ворот отца уже ждал оседланный конь, а меня – повозка.

Джэгу проходило на просторной поляне на окраине аула, прямо на берегу реки. К нашему приходу там собралась уже большая часть аульчан и немало гостей из соседних селений. Меня, как положено, встречали девушки и музыканты. Но, стоило мне сойти с повозки, я даже в такой толпе нашла взглядом знакомый силуэт, тем более что на высоких котурнах я возвышалась даже над некоторыми мужчинами.

Нурби стоял чуть в стороне от большинства гостей и разглядывал их из-под высокой белой папахи. Он по своему обыкновению был одет скромно, в темно-синюю черкеску на черный бешмет. Его знатное происхождение выдавал только изыскано украшенный кинжал заморской работы на поясе – даже богатые уорки не могли позволить себе такое сокровище.

Завидев нас с отцом, уже спешившимся и идущим рядом, Нурби расплылся в улыбке и поспешил к нам на встречу.

– Отец! – мой названый брат приложил руку к груди и чуть склонил голову в приветствии, – Доброго вам праздника.

– Рад видеть тебя, сынок, – улыбнулся отец, повторяя жест Нурби.

Только после этого Нурби повернулся ко мне: