Мёртвый наставник возникал внезапно, иногда на самом краю моего зрения, иногда в открытую. Порой он даже ничего не говорил, просто появлялся, читая какую-нибудь книгу или занимаясь ещё какой-нибудь ерундой, без особого смысла или цели. Иногда он вставлял в мой быт свои мудрости, а иногда и чужие, которые вычитывал в книгах. Вот и сейчас, когда я стоял перед его бюстом, он встал рядом со мной и процитировал Юкио Мисиму:

– Да, верно сказано, что «Красота не дает сознанию утешения. Она служит ему любовницей, женой, но только не утешительницей. Однако этот брачный союз приносит свое дитя. Плод брака эфемерен, словно мыльный пузырь, и так же бессмыслен. Его принято называть искусством».

И стоило мне обратиться к козочке, которая пригласила меня в свою обитель и тут же оставила, чтобы «кое-что принести», как Австер тут же испарился:

– Памперо?

Она выглянула из кладовки на другом конце залы, в которой, видимо, рылась, и недовольно вопросительно подняла бровь, будто бы я оторвал её от какого-то важнейшего ритуала. Я спросил:

– Не сочти меня наглым за такие вопросы, но почему именно Мартин? – я указал на бюст.

После моего вопроса она смягчилась, оставила свои поиски и вскоре оказалась около меня, также став внимательно осматривать свою же статую:

– Ты же спрашиваешь не про то, почему я вылепила именно его? Ты же хочешь знать, было ли, между нами, что-то? Наверняка прокручиваешь у себя в голове: «Зачем ещё ей мне помогать?»

– Я не это имел ввиду… Хотя, кому я вру? Да, что-то такое я предполагал. – признался я.

Она похлопала меня по плечу:

– Только не с этим зверем! И только не я. Или ты думаешь, что какая-то там любовь имеет значение, когда вы знаете друг друга семь сотен веков? Возможно, у таких примитивных личностей, как Либеччо и Санта-Анна это и так, но не для меня. Я уже давно убила в себе это чувство. Оно делает слабым и сводит любое творчество до ничтожного.

– Тогда что вас связывает? Мне кажется, что вы такие разные, что…

– Нас могло свести только стремление к размножению? В жизни всё куда сложнее, лисёнок, куда сложнее… – она на секунду задумалась, а затем сказала, – Скажи, ты же поэт, верно?

– В каком-то плане, наверное, да.

– И что даёт тебе стимул писать? Что даёт этот творческий заряд?

– Я просто изливаю свои чувства и ощущения…

– Тогда, полагаю, ты не поэт.

– Почему же?

– Потому что настоящее искусство рождается не из эмоций. О, нет! Мир это, понимаешь, мрачная и тёмная клоака, поглощающая любую надежду. Здесь нет любви, нет света, нет ничего, абсолютно ничего хорошего. Все идеалы и стремления обречены на падение. Безысходность тотальная и вечная, а в конце всего смерть. После которой ничего не будет. По крайней мере, для таких как мы с тобой. Какое значение в этом всём имеет что ты чувствуешь? Это всего лишь биохимия в пределах твоей черепной коробки.

– Я всё ещё не совсем понимаю, к чему ты ведёшь.

– Посмотри на Мартина, вспомни его. Он был живым воплощением всемировых смерти, краха и коллапса. Он смеялся над самыми безвыходными положениями и смеялся в лицо смерти. Я легко могу поверить, что ты видишь его до сих пор, потому что это именно то, чтобы он и сделал: наплевал на всё и просто умер бы, хохоча над собственной смертью уже после того, как всё случилось. Был бы этаким надоедающим привидением, вносящим своим существованием хаос в твою жизнь. Это в его стиле.

– Тут могу только согласиться, однако я не думал, что это тебя так вдохновляет…

– А всё потому, что я такая же. Тоже синтезирую боль, несправедливость и деструкцию в нечто великое. Искусством Мартина были смерть и обман. Моим искусством являются все вот эти статуи и механизмы. Так что мы с ним отличаемся только инструментами. Суть одна и та же: хаос и бардак. Те, кто пытается установить порядок и какую-то систему, особенно моральную, не просто глупцы, но и наши враги. К слову, о врагах… – она достала из кармана маленького механического паучка, – ничего лучше я не нашла, так что продемонстрирую на нём.