Выдернул из руки зэка снимок, стёр с него капли крови и положил обратно под подушку.

— Вот чумной, а, — покачал головой Кривой.

— Ну бля, опять шмон начнётся. Мне только с воли кореша мобилу подкинули, — застонал кто-то из зэков, но к Молоху, разумеется, вопросов ни у кого больше не осталось.

Разошлись по своим углам, делая вид, что ничего не произошло. А когда в камеру войдут надзиратели, все уставятся на них равнодушными взглядами и на вопрос, кто убил зэка, скажут, что сам упал. Споткнулся. Бывает.

Никто не сдаст Молоха. Будут молчать даже стукачи. Потому что все знают: ему скоро на свободу. Ему скоро сводить счеты. Он не задержится здесь ни на день, ни на минуту.

Он достанет её, хоть откуда. И выдерет суке её поганое, прогнившее сердце. Уничтожит всё, что она получила от его врагов за своё предательство. За то, что выдрала из него душу своими тонкими, длинными пальцами и сожрала её у него на глазах.

Он запомнил суд, приговор которого прозвучал десять лет назад. Запомнил всё: каждое её слово, каждый торжествующий взгляд, брошенный на него. Запомнил, как из зала, нежно приобнимая за талию, её уводил тот смазливый хлыщ. Как склонился к её шее и поцеловал. Так, чтобы Елисей всё видел. Молох помнил всё.

Он бы удавил её ещё тогда, в зале суда. Если бы его не заперли в клетке, где самое место зверью. Но теперь зверь выходит на свободу. И как же близка расплата…

4. ГЛАВА 4

ГЛАВА 4

2010 год

— Ну ты даёшь, Резак. Какого хера ты её пырнул?

— Она сама налетела, — вяло огрызнулся Резак. Надо же, как ему идёт погоняло. Видать, я не первая на его финку налетела.

Открыла глаза, но разглядеть рожи ублюдков не смогла. Заволокло глаза какой-то пеленой. Это, наверное, из-за потери крови. Я чувствовала, как она выливается из раны, обжигая бок. Горячая, липкая, пахнущая железом и чем-то сладковатым.

— Ну, и чего теперь с ней делать? — спросил кто-то.

— Да чего-чего, загрузим сейчас Мартыну в тачку, пусть вывозит. В посадку нахер. Ей уже пиздец. Вот-вот скопытится, — ответил ему второй.

— Даааа, жалко, — заговорил третий почти человеческим голосом. В том смысле, что проскользнуло в нём сочувствие. — Попользовать-то так и не успели, — а, нет. Всё нормально. Показалось просто, что среди этой кодлы затесался один нормальный человек.

Блядь, как же меня так угодило?

Отключилась где-то посреди дороги. Меня закинули в багажник, чтобы не испачкала кровью сидение тачки, а я не была против. Я вообще уже с трудом соображала, что происходит, и слышала только собственные стоны. По мере того, как рана вспыхивала от боли, мои стоны становились всё чаще, но тише. В итоге я просто вырубилась, а когда открыла глаза, меня уже вытаскивали из багажника.

На улице было темно, и я не смогла разглядеть морды того урода, который собирался выбросить меня, как какой-то мусор. Зато видела звёзды и большой, круглый диск луны.

Почему-то подумалось, что они могут меня прикопать. И я зашевелилась, пытаясь выбраться из рук волочившего меня мужика. Тот матюгнулся, перехватил меня за руки крепче и потащил дальше. Второй шёл за ним, раздавая указания, а я… Я просто безвольно волочилась по земле и тихо всхлипывала от боли. Лучше бы я с Мартышкой сегодня осталась. Лучше бы голодной сидела. А теперь что? Меня же никто не найдёт. Да даже искать никто не станет. Пропала Сонька.

Закапывать не стали. Бросили в каких-то кустах, сами же ушли. А я, изо всех пытаясь не отрубиться, поползла назад, на звуки их голосов. Только не здесь… Только не так… Я ещё маму не нашла. Я ещё не разбогатела. Я ещё ничего не успела.

Стараясь экономить силы, не плакала и не издавала ни звука. Если меня услышат бандюки, могут вернуться. И тогда я точно не выползу из этих зарослей. А когда кусты закончились, и я, собравшись с духом, встала на ноги, передо мной вдруг всё ожило и зашевелилось. Загорелись огни вокруг и резко, будто волной, накрыло шумом города.