Потом я подумал: он же наверняка забыл, что там стоит манекен. Хотелось крикнуть: «Смотри не испугайся манекена, он по ночам чудно выглядит!» Но я все лежал в своем сонном гробу, и рот мой словно залепили пластырем. Я ждал, что Оуэн закричит. Конечно же, именно так все и случится; вот сейчас раздастся душераздирающий вопль: «ААААААААААА!» – и весь дом потом еще долго не сможет уснуть. А может, в порыве геройства Оуэн набросится на манекен и свалит его на пол.

Я рисовал себе картину за картиной и не сразу понял, что Оуэн уже вернулся в комнату, стоит возле моей кровати и дергает меня за волосы.

– ПРОСНИСЬ! ТОЛЬКО ТИХО! – шептал он. – ТВОЯ МАМА НЕ ОДНА. У НЕЕ В КОМНАТЕ КТО-ТО ЧУЖОЙ. ПОШЛИ, САМ УВИДИШЬ! ПО-МОЕМУ, ЭТО АНГЕЛ!

– Ангел? – переспросил я.

– Т-Ш-Ш!

Вот теперь у меня сна не было ни в одном глазу; до того хотелось посмотреть, как он останется в дураках, что я не стал ничего говорить про манекен. Я взял его за руку, и мы пошли по коридору в комнату к маме. Оуэн весь дрожал как осиновый лист.

– С чего ты взял, что это ангел? – прошептал я.

– Т-Ш-Ш!

Итак, мы бесшумно проскользнули в мамину комнату и поползли на животах, словно снайперы в поисках надежного укрытия, пока перед нами не открылась полная картина: в постели мама, свернувшаяся вопросительным знаком, и нависший над ней манекен.

Спустя некоторое время Оуэн сказал:

– ОН ИСЧЕЗ. НАВЕРНОЕ, УВИДЕЛ МЕНЯ, КОГДА Я ПРИХОДИЛ В ПЕРВЫЙ РАЗ.

Я невинно указал пальцем на манекен и прошептал:

– А это что?

– ИДИОТ, ЭТО ЖЕ МАНЕКЕН! – ответил Оуэн. – АНГЕЛ БЫЛ С ДРУГОЙ СТОРОНЫ КРОВАТИ.

Я потрогал ему лоб: он весь горел.

– У тебя температура, Оуэн, – сказал я.

– Я ВИДЕЛ АНГЕЛА, – сказал он.

– Это вы, ребята? – раздался мамин сонный голос.

– У Оуэна температура, – сказал я. – Он плохо себя чувствует.

– Иди сюда, Оуэн, – сказала мама и села в постели.

Он подошел к ней, и она потрогала его лоб, потом велела мне принести аспирин и стакан воды.

– Оуэн видел ангела, – сказал я.

– Тебе приснилось что-то страшное, Оуэн? – спросила мама, а он тем временем заполз к ней и лег рядом.

Потом из подушек донесся его приглушенный голос:

– НЕ СОВСЕМ.

Когда я вернулся со стаканом и аспирином, мама уже снова уснула, приобняв Оуэна, который, со своими распластавшимися по подушке ушами и маминой рукой, поперек его груди, был похож на бабочку, пойманную кошкой. Он ухитрился проглотить аспирин и запить его водой, не потревожив маму, и отдал мне стакан со стоическим выражением лица.

– Я ОСТАЮСЬ ЗДЕСЬ, – отважно прошептал он. – НА СЛУЧАЙ, ЕСЛИ ОН ВЕРНЕТСЯ.

Он выглядел до того нелепо, что я не мог спокойно на него смотреть.

– Мне показалось, ты что-то говорил про ангела, – прошептал я. – Что плохого может сделать ангел?

– Я ЖЕ НЕ ЗНАЮ, КАКОЙ ЭТО БЫЛ АНГЕЛ, – ответил он, и мама пошевелилась во сне; она крепче обняла Оуэна, чем, видимо, одновременно и напугала его, и взволновала.

Я побрел в свою комнату один.

Из какого такого вздора Оуэн Мини вывел то, что он позже назовет ПРОМЫСЛОМ? Из своего лихорадочного воображения? Многие годы спустя, когда он упомянул о ТОМ РОКОВОМ БЕЙСБОЛЕ, я поправил его, может быть, чересчур поспешно.

– Ты хотел сказать – о том несчастном случае, – сказал я.

Он приходил в ярость, когда я называл что-либо «случаем» – особенно то, что происходит с ним. Когда разговор заходил о предзнаменованиях, Оуэн Мини всякий раз уличал Кальвина в недостатке веры. Ибо случайностей не бывает; и у того бейсбола тоже был свой смысл – как есть смысл в том, что сам он, Оуэн, такой маленький, и в том, что у него такой голос. Оуэн не сомневался: он тогда ПОМЕШАЛ АНГЕЛУ, он ПОТРЕВОЖИЛ АНГЕЛА, КОГДА ТОТ ВЫПОЛНЯЛ СВОЮ РАБОТУ, он НЕ ДАЛ ОСУЩЕСТВИТЬСЯ ПРОМЫСЛУ.