По вечерам Арлет зажигала свечу на тесной полочке, прибитой у изголовья кровати. Пленённый, я глядел на густой дым над ровным пламенем и думал: существовали ли в этом мире птицы, что боялись летать? Нормально ли боятся того, что заложено самой природой? Да, думалось мне, только доподлинно мы не узнаем, потому что все птицы всё равно летают, пока не иссохнуть и не посыпятся вниз. Но чтобы стать чем-то большим, чем твоё предназначение, надо для начала быть чем-то.

Моя свеча горела, оставляя привкус сожаления и запах неизбежности, и оттого её тепло не грело. На кону была не моя жизнь, нечто большее, что я никак не мог ограничить парой скудных слов и сухих понятий. Люди бегут от одиночества, потому что оно заставляет прокручивать снова и снова одни и те же события в голове, словно наказание. И не обязательно попадать в небытие, чтобы застрять в цикличном водовороте.

Но пара нежных прикосновений, и я таял от собственных демонов. Не смотря на мои деньги, Арлет не перестала улыбаться другим посетителям борделя. Я покорял её ночи на пролёт, но так и не смог установить флаг. И в общем зале я лежал окутанный дурманом и смотрел на пошлый флирт моей спутницы с каким-то юнцом.

Внешне я всегда был холоден и равнодушен, тогда как внутри меня порой кипела и струилась ярость ко всему: к родителям, что не додали, к жене, что не понимала, к прохожему, что толкнул к обесчестившей судьбе. Мне был нужен рыцарь в доспехах, который смог бы защитить меня от моей же головы и дурных страхов.

Мужчины и женщины в лапах друг друга слились в огромное существо со множеством рук и глаз. Наверняка они о чем-то думали, мечтали, вполне вероятно даже к чему-то стремились, как и я. Только здесь все эти эфемерные цели и звучное пение, не различимого от бытия рая, теряли пользу, сдувая огни в глазах и румянец с щёк, превращая удовольствие в нескончаемый цикл дурмана и грязи. Пресыщенный человек теряет вкус, а потерявший вкус не способен найти смысл. Это меня пугало.

Я сомневался… постоянно сомневался, стоило ли дальше идти, открывать глаза по утрам, стремиться к тому, чего не видно даже на горизонте. Мир прекрасен, и я страстно любил его, но люди, их так трудно понять. А я ведь пытался. Конечно, не так, как следовало, и уж точно не так, как мне твердили другие, а так, как мог. Их странные истины и любови, обещания и мотивы, казалось, даже сказки становились тем прекраснее, чем уродливее становились сами люди. Заслуги быстро обнуляются, слова обесцениваются. Их отношения будто чан для жертвоприношений, куда надо постоянно закидывать нечто во славу Богам. А какова периодичность? При том, что в наш век слова вообще перестали иметь вес. Пустые фразы, брошенные пустыми людьми. Но говорить их все равно надо, в противном случае, ты подлый бездушный грубиян. А кто захочет им быть? Но ведь и лицемером прослыть нет желания. Вот и приходиться крутиться между ложью и правдой, красотой и уродством, улыбкой и слезой. Я замычал от внутренних рассуждений, но в шумихе этого никто не услышал, я бы и сам не заметил, если бы не дрожащее горло.

Недалеко от меня звенящий гул голосов и постоянного шуршания смешивался со странным завыванием. Я повернул голову и увидел мужчину в расстёгнутой рубашке с сигаретой в руке. Он растёкся на куче подушек, запрокинув голову, и что-то с выражением говорил. Я смотрел на него так пристально и долго, но совсем не видел его лица, будто тот его не имел вовсе, или же это я вконец потерял ясность. Прислушавшись, я понял, что тот читал стихи, эмоционально и громко, прерываясь разве что на сигарету, его голос пылал, страстно и горячо, тогда как тело лежало неподвижно.