Правда, в конце прошлого лета мать сказала Панайоте:

– Этот год – последний, когда вы так купаетесь. Следующей весной будете уже сидеть рядом с нами, как и подобает девушкам.

Панайота зло сверкнула глазами. Мальчишки-то чуть поодаль за мысом прыгают с валунов!

Теперь прошлое лето казалось Панайоте таким далеким. Уж очень многое изменилось за осень и зиму в мире и в ее собственной душе. Завершилась мировая война – Османская империя проиграла. Некоторые мужчины в их квартале встретили эту новость с радостным волнением, но отец Панайоты, бакалейщик Акис, лишь с тревогой погладил усы.

Впрочем в их дом поражение пришло намного раньше, в Рождество тысяча девятьсот пятнадцатого года, когда в трудовом батальоне погибли ее старшие братья. Эта потеря была настолько велика, что после уже не имело никакого значения, кто в этой войне выиграл, а кто проиграл. В то время как жившие в Смирне выходцы из Европы и местные христиане праздновали вступление в город английских солдат, Акис и Катина поужинали при свете газовой лампы фаршированными баклажанами да пораньше легли спать. Пусть городом управляет кто хочет. Ни одна новость в мире больше не заставила бы ее родителей улыбнуться. Даже спустя четыре года после того страшного известия окна в доме были все еще завешены черной тканью, а Катина продолжала носить траур. И снимать не собиралась. Не было им с Акисом никакого дела ни до победивших в войне, ни до проигравших, ни до судьбы города.

И пока они в безнадежности, тенью повисшей над их душой, проживали день за днем, Панайота верхом на безудержной лошади, подхлестываемой гормонами, стремительно неслась из детства в юность. Прошлым летом в бани Дианы приехала одна немецкая семья. Женщины купались с голыми ногами, да еще и на виду у мужчин. Толкающиеся в воде девочки, мальчишки по ту сторону скалы и даже их матери – все не могли оторвать глаз от длинных белых ног европеек, привольно прыгавших в воду, словно их никто не видел. В тот день Панайота и заметила, что Ставрос, взобравшийся на высокий валун на другом конце пляжа, смотрел не на раздетых женщин, а на нее: на ее красные от солнца плечи и выбившиеся из косы черные завитки волос. Как рыбак, он сидел с голой грудью, без рубашки. Возможно, конечно, что он просто задумался и взгляд его упал на Панайоту случайно, но тогда почему, когда глаза их встретились, он тут же отвернулся? В тот момент Панайоте показалось, что она увидела что-то, что не должна была видеть.

И с тех самых пор сердце ее оказалось в плену чувств, подобных которым она раньше не знала, и при каждой встрече со Ставросом ей чудилось, будто за ней наблюдают. Но и сама она постоянно искала его взглядом: днем у выхода из школы, вечером на площади, воскресным утром в церкви, и в пекарне, и у мороженщика на набережной. Возвращаясь из школы домой, она находила предлог, чтобы сделать крюк и пройти через район Керасохори – там отец Ставроса держал мясную лавку. Иногда – очень редко – парень помогал в лавке отцу или же на велосипеде отвозил мясо какому-нибудь особо важному покупателю.

Но если в результате всех своих стараний и уловок Панайота все-таки встречала по пути Ставроса, она просто отворачивалась и делала вид, что не замечает его. Конечно, ее подружки Эльпиника и Адриана обо всем знали. Если двое, выросшие в одном квартале, вдруг переставали даже здороваться друг с другом, то причиной была либо обида, либо любовь. Либо и то и другое. Но судя по тому, что Панайота постоянно смотрела на свое отражение в витринах и окнах, тут дело было вовсе не в обиде. Эльпиника тоже уже давно вздыхала по сыну рыбака Нико. А Минас Блоха не сводил глаз с Адрианы. Оставалась только Панайота. Вот теперь и она влюблена в смельчака Ставроса.