"Мглой зальет мне душу,

Померкнет лазурное небо,

И я сна я лишусь на веки,

Когда ты уйдешь от меня!" (2)

Моберг идет за пацанами и в скором времени их нагоняет. Весело и беззаботно было шагать за этими портеньо по полуночным улицам Буэнос-Айреса. Но вот, возле старого дома в колониальном стиле приятели прощаются.

– Брось, Пабло, пойдем, хлопнем еще по стаканчику!

– Нет, братцы, Машка меня заждалась. Я и так люлей получу.

– Ну, буэнос-ночес, амигос!

– Буэнос-ночес, че!

И ребята расползаются кто куда. Моберга такой вариант никак не устраивает. Он быстро подходит к подъезду и, крякнув, бьет ближайшего портеньо по уху. И тут же улепетывает. Топот ботинок за спиной воодушевляет его. Во время погони Моберг то и дело оглядывается и, чтобы преследователи не теряли энтузиазма, строит им рожи и ругается обидными словами. Увлекшись, он далеко отрывается от пацанов, и останавливается перевести дыхание в каком-то глухом дворике. Дома в этом дворике стоят нежилые, под снос, с выбитыми окнами и сорванными дверьми. Моберг тяжело дышит, привалившись в детской проржавелой горке. Он ищет сигареты по карманам засаленного пиджака… Моберг никак не может выбросить из головы роман, который давеча прочитал. В этом темном и жутком дворике глухой аргентинской ночью его посещает озарение. Мелкие детали, обмолвки персонажей, ничего не значащие фразы, рассыпанные по тексту, складываются заново, как цветные стекляшки в калейдоскопе. В истрепанную душу Моберга, словно вцепляется сотня рыболовных крючков. Теперь события последних глав предстают перед ним в совсем другом, зловещем свете.

– Вот оно что… – бормочет Моберг.

Губы одеревенели, в сердце сидит тупая игла. Все оказалось во сто крат страшнее и гаже, чем он решил, когда прочел роман в первый раз. Мобергу не хватает воздуха, ноги подкашиваются и он валится в заросшую бурьяном песочницу. Лежа в сырой и мертвой траве он явственно видит текст романа, набранный на одной странице размером со стену жилого многоквартирного дома. Слова, из которых сложен роман самые заурядные. Они похожи на разноцветные веселые кубики с азбукой, которые покупают малышам. Эти кубики – синие, красные, зеленые и желтые скрепляет между собой что-то вроде серебристой слизи, что-то похожее на тонкую паучью нить. Текст романа, словно занавес на сквозняке, то надувается пузырем, то опадает. Клейкая слизь поблескивает, трещит, рвется и снова натягивается между кубиками слов… Моберг поднимается на ноги, но никак не может найти выход со двора. Он тычется в стены и углы, как слепой котенок, пока не забивается в узкий проулок. Это даже не проулок, а щель между домами. А хорошо бы сейчас угодить в полицейский участок, мечтает Моберг, протискиваясь между осклизлых стен. Зафигачить копам в окно хорошим булыжником и готово! Ну, отметелят, конечно, куда без этого! Зато после, как пить дать, посадят в обезьянник. А в обезьяннике – лафа, в обезьяннике, брат, жить можно! Протиснувшись на другую сторону проулка, Моберг попадает в темный заросший сквер. Он стоит среди кустов и смотрит на маленькую мощенную плиткой площадь. Посреди площади растет раскидистый старый каштан, а под сенью каштана расставлены белые столики, а над столиками среди ветвей развешены веселенькие разноцветные гирлянды. Вот, в кафе заходит шахтер после смены в забое. Снимает с плеча отбойный молоток и ставит к столу. Плюхается на стул и стаскивает с головы шлем с фонариком. Устало проводит рукой по черному от угольной крошки лицу, и на его лице остается широкая розовая полоса. К шахтеру спешит мальчишка-официант… Моберг идет прочь из сквера, ломится, не глядя, сквозь кусты. Уютное кафе, белые столики, мигающая разноцветными огнями гирлянда. Нужно только пересечь эту маленькую площадь, и он спасен! И в это мгновение на плечо Моберга опускается тяжелая рука.