Прочитав последнюю страницу, Моберг c пустым бессмысленным лицом смотрит на многоточие. Трет ладонью глаза, теребит щетину на подбородке. Проверяет, не напечатано ли что-нибудь с другой стороны. Нет, не напечатано.
– И что это за чухня такая? – с тоской восклицает Моберг.
Так не бывает! Роман обрывается на полуслове, сюжетные нити висят в пустоте, как порванные бурей провода, и в этом нет никакого смысла! Моберг знает, о чем говорит, он сам литератор. Наверное, Шурик забыл положить в портфель финальную главу, а может, попросту не успел дописать, успокаивает себя Моберг. А может, эта глава здесь, только перепуталось с другими, и я читал страничку то там, то сям и не понимал, что читаю? И верно, повествование местами казалось спутанным и сумбурным, словно сон, но я торопился к развязке…
Моберг поднимает с пола ворох бумажных страниц и начинает быстро проглядывать одну за другой, снова роняя страницы на пол. Он сидит на низком топчане у себя в берлоге. За окном кромешная тьма, ночь.
Проглядывая роман сызнова, теперь уже задом наперед Моберг понимает, что никакой недостающей главы здесь нет. Роман дописан. А эта зияющая пустота в финале, как раз таки всё и объясняет, не объясняя по сути ничего. Как же я сразу не понял, бормочет себе под нос Моберг, повествование обрывается, потому что рассказик пропал. Сгинул без следа. И некому больше рассказывать историю! Вот, в чем тут дело!
Моберг опасливо отбрасывает в сторону бумажный ворох и странички разлетаются по каморке. Ему хочется сжечь роман немедля и еще слаще – перечитать, перепроверить, был ли у героя шанс спастись? Только Моберг нюхом чует, что у героя нет и тени шанса. Зато здесь есть глубоководные жуткие чудища, они прячутся за бледной неровной машинописью и глядят на Моберга из бездны. Но соблазн так велик, что он берется читать по новой… А потом случается вот какая штука. Толчея мыслей в его голове разом смолкает. Будто кто-то выключил бормочущий целый день телевизор. Моберг сидит на топчане, в маленькой неприбранной комнатушке, в пустоте, посреди хмурой осенней ночи. Электрическая лампочка свисает с потолка на мохнатом от пыли шнуре, её тусклые лучи пронзают сумрак. Воздух в комнате стоит с маслянистым блеском и такой густой, что, кажется, из этого воздуха в любую минуту может вылепиться все, что душе угодно.
– Что еще за напасть? – бормочет Моберг, облизав пересохшие губы.
И тут же ветка пальмы с оглушительным костяным стуком хлещет по черному оконному стеклу. Моберг подскакивает на топчане. То пятясь, то бочком он крадется к дверям, прочь из каморки, сделавшейся внезапно очень неприятным местом. Мимо серванта, мимо зеркала с осыпавшейся амальгамой… Рывком Моберг распахивает дверь, скатывается с грохотом вниз по лестнице и вылетает на улицу. Закурив сигаретку, он бредет мимо темных халуп, куда глаза глядят. Моберг менял города и континенты, но, куда бы его ни забрасывала судьба, вокруг неизменно вставали все те же трущобы. Час, однако, поздний, кругом ни души, небо сплошь в тучах, лишь где-то на задворках качается на ветру фонарь. Мобергу мерещатся, то шаги за спиной, то какая-то возня в кустах. Район трущоб, будто вывернули наизнанку. Знакомые проулки все как один приводят его в тупик. А на перекрестке, где был кабак и публичный дом, стоит теперь обветшалый дворец с колоннами… Наверное, впервые в жизни Мобергу сделалось жутко в трущобах. Очень захотелось к живым людям, на яркий свет… Моберг оглядывается по сторонам и замечает неподалеку живых людей. Трое портеньо нестройно и громко поют народную аргентинскую песню: