Судьба Мозе не отличалась простотой с самого начала. И этот момент не стал исключением. В тишине утра, вблизи дворца, где жизнь ещё не начиналась, где все ещё спали, быстрая, но жестокая схватка завершилась смертью не менее двадцати человек с обеих сторон.

Последний из защитников маленького Мозе, не принимавший участия в битве, добежал с корзиной в руке до дворца, проник сквозь ограду в известном ему месте. Тенью скользил за ним преследователь, раненый и слабеющий, но неукротимый. Кровь сочилась у него откуда-то справа, из области подреберья. Зажимая рану, он бежал за спасителем Мозе, и настиг его у того самого места, где воды Нила отводились в канал, огибающий затем дворец, дающий исток многочисленным рукавам, идущим через сад. Он успел пронзить своим мечом того, кто нес корзину с ребёнком, но упал и сам, истекая кровью.

Не было в тот день и час владыки во дворце, потому и не очень добросовестно охраняли его. Проспала битву за воротами и в саду охрана.

Дочь фараона, Мери-та-Атон, жила во дворце в это время. Девочка подросла, стала девушкой; многие отмечали её красоту, унаследованную от матери, говорили и об уме, о добром её сердце. Причиной её жизни в отдалении от матери и сестёр стало именно взросление. Владыка Кемет, Верхней и Нижней ее земель, не имел главной жены. Нефертити перестала ею быть, Кийя или Бакетатон ею не стали.

Но продолжаться так долго не могло. Мери-та-Атон, дочь фараона, была подходящей супругой повелителю, и должна была ею стать. Таков закон Кемет. И, кажется, повелитель начал склоняться к тому, чтоб следовать ему. Была ли Мери-та-Атон, юная девушка, похожа на Нефертити, какою он помнил любимую жену? Увы, да.

Годы не могли вовсе убить красоту Нефертити, но лишили женщину прелести юности. Не было уж тонких гибких рук, и по утрам с досадой отмечала она мешки под глазами, и кожа запястий выдавала ненавистные кольца-морщины. Улыбка её уж не была такой открытой; да она и боялась теперь улыбаться, боялась того, что побегут от открытой улыбки морщинки-лучики от глаз, ото рта…

Не то Мери-Та-Атон. Кровь приливала к губам и щекам девушки, и кожа её была нежной, и дыхание ароматным. И отец должен был стать её супругом и повелителем, таков закон Египта!

Мери-Ра был при Мери-та-Атон, и он учил её гимнам, которые станет она возносить Атону вместе со своим супругом-повелителем; и слушал её пение под звуки систра, и руководил ею каждый день. До дня, когда владыка, быть может, возьмёт её в жёны, времени было ещё довольно. Оно исчислялось и годом, и двумя, и тремя. А пока жрец воспитывал её – так, как следовало воспитывать будущую подругу владыки.

Но не мог быть с ней рядом всегда и повсюду.

Не мог он присутствовать при утреннем купании дочери фараона. И не присутствовал. Женщины были с ней, те, что разминали ей плечи, обтирали её после купания, меняли одежду.

Природная скромность девушки повелевала ей купаться вдали от чужих глаз. Она любила заросли камыша на канале.

Утром того дня, когда судьба Мозе сделала свой сумасшедший скачок, Мери-та-Атон купалась в любимой заводи.

К её ногам, к её чудным изящным стопам, принесла вода корзину. Хорошо просмоленную, добротную корзину.

Рыбы не было в ней, не было даров и фруктов. Но крепенький малыш нескольких месяцев отроду лежал в ней, посасывая свой палец.

Она остановила корзину, не веря глазам, стала осматривать ребёнка. Он был похож, очень похож на её маленького брата, нынешнего наследника престола. Только крепыш, ручки с ножками заполнены, круглые, и он такой спокойный…

И тут свершилось чудо: молчун Мозе, тихий, спокойный ребёнок, вечно улыбающийся, невозмутимый, вдруг выбросил палец изо рта, и заорал. Он не просто плакал, он заливался криком, от которого звенело в ушах..