где-то ведь ждёт меня мать,
в доме своём среди комнат,
там, где легко горевать…
«Пусть ты дальше…»
Пусть ты дальше
звезды ветровой,
но живёшь по соседству,
глядя окнами
в маленький двор,
от меня метрах в ста.
Я успела насытиться
стоном поющего сердца,
наглядеться,
наслушаться
ясным полётом листа.
Я ещё не простужена
терпким огнём звездопада.
Сквозь меня —
не разбужена —
снов проплывает река.
Я сиреневой птахой пою
у подножия тленного Града.
Я метелью гляжу
на редеющие берега.
«У города моё лицо…»
У города моё лицо,
моё звучание.
На сотню переулков —
мыслей рой.
И жест мой,
и тяжёлый грим отчаянья,
как будто бы разученная роль.
И карусель рязанских тупиков
кружи́т мои надежды и метания.
И снежен звон ненайденных подков.
У города моя судьба,
моё скитание…
«Мне всё равно…»
Мне всё равно,
какая боль,
какая смерть меня застанет,
какая светлая любовь
вдруг на ветру сквозном растает.
Какие воды будут плыть
все эти годы —
по соседству…
Настанет время говорить
и мне —
во всё земное сердце…
«И снова веснотравие со мною…»
И снова веснотравие со мною.
И вновь закат над головою рыж.
Я постучусь в твоё окно резное
легко-легко —
ты лишь меня услышь.
А ты, возможно,
так и не услышишь
и не увидишь на исходе дня,
что солнцецвет струится тише-тише,
высвечивая давнюю меня.
«Московских улочек созвездья…»
В твоих глазах – века, века…
Эдуард Балашов
Московских улочек созвездья,
и лёгкая твоя рука.
Я, может, нынче здесь проездом,
а может быть,
и на века.
И мне ль загадывать желанье?
Дождями по брусчатке бить.
В походке замечать страданье
и так услышанно любить.
Московских улочек созвездья.
В твоих глазах —
века, века…
Слепые ветви у подъезда.
И лёгкая твоя рука…
«Всё приемлю я…»
Всё приемлю я,
всё приму —
праздность улиц и стон воды.
Вы же знаете,
никому,
никому не продать беды.
Вы же знаете,
не скажу,
не скажу о себе —
была,
лишь над пропастью покружу,
разомкнув,
распахнув крыла.
Всё приемлю я,
всё приму,
лишь бы знать,
как кричит молва.
Я одежды свои сниму,
как под осень полынь-трава…
«Неприкаянный город…»
Неприкаянный город…
Неужели опять
в нерастраченном горе
мне ходить второпях?
Может, встретиться велено
в кругосветной листве?
Шаг узна́ю твой медленный
в опустевшей Москве.
В белокаменной свидимся
в заревой листопад.
Дождевою провидицей
уведу наугад…
«Там, где-то вдали, полустанок…»
Там, где-то вдали, полустанок,
оставленный смех поутру,
ромашковый взгляд спозаранок
и светлый платок на ветру.
И ветер шальной мне вдогонку
бездомной собакой бежит,
и где-то вдали островёнком
мерцает щемящая жизнь.
«Беспечность…»
Беспечность.
Бездорожье.
Бессердечность…
Ну, вот и всё —
закончена стезя.
Я жду.
И, может, в эту бесконечность
уходит жизнь,
так медленно скользя.
Возможно,
что и Господу угодно,
чтоб мне прожить в страдающей стране.
Я жду.
Ещё рука моя свободна,
ещё нетленны губы в полынье…
«И двуликое солнце …»
И двуликое солнце —
оно никогда не посмеет
разорвать эту тонкую,
длинную нить бытия…
Как не просто мне жить и дышать,
по ночам пламенея,