Скоро грабли зацепились за нечто, торчавшее из-под земли. Я попыталась это вытащить, но оно никак не поддавалось. Невозможно было смириться с этим, ведь тогда дорожку пришлось бы вести в обход, и я достала лопату, которая вся от дождя проржавела. Началась борьба с грунтом. Я копала вглубь. Сначала показался полуистлевший холщовый мешок, потом пошли куски линолеума, песок, смешанный с пеплом и углём, а потом снова – какие-то ткани. Небо темнело. И вместе с этим становилось ещё интереснее. Казалось, вот-вот я найду клад – настоящее сокровище под луной. В сущности, так оно и было. Только не это я ожидала обнаружить.

Вспотевшая и измотанная от раскопок, с мыслями, зачем вообще это делаю, наконец я упёрлась во что-то твёрдое. К удивлению это оказались кости, а затем появился и череп. Я вытащила всё наружу. На сокровище это было совсем не похоже. А ещё не покидало жуткое ощущение, что я нашла что-то нехорошее. Я сфотографировала находку. И на следующий день поехала к бабушке. Стала её расспрашивать – что такое я нашла? Череп был небольшой и напоминал собачий. Она отвечала, что ничего об этом не знает, но вскоре её будто озарило: «У деда были кролики! Точно. Он оставил их в клетке на солнцепёке, а потом они все от жары… Он так плакал. И закопал их, наверное, там, за домом».

Конечно, у этой истории странный привкус. Но достаточно символичный, потому что именно этот случай стал импульсом к моим семейным исследованиям. И копать нужно было уже не лопатой.

Я стала просить бабушку рассказывать больше семейных историй. Я хотела знать всё. Каким был мой дед? Кто были его родители, откуда? А кто были её родители, её бабушка и дедушка? Очень быстро я поняла, что информации и родственников так много, что я не запоминаю. В следующий раз я пришла к ней уже с тетрадью и ручкой, чтобы нарисовать семейную систему, и самой лучше во всём разобраться.

В какой-то момент она утомлялась от моих расспросов, и тогда говорила, что больше не хочет ничего вспоминать, потому что их уже нет. И зачем они мне? И ещё, что я нудная: «Нет-нет… усидчивая».

Тогда я переключилась на других родственников. Приезжала в гости и расспрашивала их. И возвращалась к бабушке с новыми данными, чтобы всё уточнить. Её одновременно это и трогало, и удивляло, и забавляло. Мой энтузиазм был непонятен. Ей казалось, что люди, которые были близкими и живыми в её памяти, как, например, папа Леонид Трещалин, должны были быть далёкими и мёртвыми для меня. Но было иначе. Почему-то я чувствовала необъяснимую теплоту к ним и какую-то связь. Иногда она могла сказать: «Отстань», и резко оборвать нашу беседу о прошлом или более мягко: «Всё, Вика, у меня литературный перерыв!»

Конечно, все они умерли. Нет теперь и моей бабушки Лии, нет дедушки Владимира, Лидии Острокопытовой и Бориса Зубова, с которыми мы пили чай и вспоминали их истории. Нет моих предков, но в сердце я ношу каждого. Каким-то образом истории их жизней вошли в мою, став неотделимой частью. Наконец пришло время о них рассказать.

От бабушки Лии я узнала, что корни Трещалиных нужно искать в Видном, в селе Молоково, расположенном в тридцати километрах от Подольска. На их исторической родине.

Туда я и отправилась. Впервые это было в 2020-м «ковидном году», когда из-за пандемии я снова вернулась в Подольск и начала работать журналистом в местной газете.

В Молокове, на месте кладбища, где были захоронены мои Трещалины, теперь возвышался симпатичный Дом культуры «Буревестник». Была в этом ирония – то ли грустная, то ли смешная. Прапрадед Василий Иванович и его отец, мой прапрапрадед Иван Гаврилович, оказались в буквальном смысле где-то под культурным слоем прошедших эпох.