Старший (Николай) годами был на нелегальном положении, менял фамилии, много раз сидел. После революции стал известным журналистом.

Средний (Моисей), ювелир, устраивал в своей киевской квартире сходки социал-демократов, был под наблюдением полиции. Будущая красавица-жена поставила условие: или я или революция. И они эмигрировали в Париж.

Третий (Насеналь-Александр) был на нелегальном положении в Киеве. Со скоротечной чахоткой попал в больницу. Здесь его и накрыли жандармы, взяли под охрану в палате, сами тайно и похоронили, когда он умер. Отец взял его имя.

А самый младший (Абрам), бывший советский подводник, имея белый билет после аварии на подводной лодке, добровольцем ушел на фронт и погиб под Пулково.

Надо ли говорить после этого о моих политических понятиях. Оглядываясь на предков, я всегда считал, что еще не достоин быть коммунистом.

Мама, на моей памяти, еще до войны работала врачом в колонии.

Казалось бы, четкая сторона баррикады.

Это с одной стороны. А с другой…

О среднем брате отца в семье ни слова: ведь это «родственник за границей». Связей никаких.

Со старшим и того хуже: «враг народа», сидел с 1937 года по 1956.

Мама врач, врач санитарный, а работала терапевтом в госпиталях в Сиблаге и Ростове. К слову, она и во время войны была завотделением в эвакогоспитале. И неплохо работала. Сейчас по документам я увидел: она окончила Новосибирский мединститут в июле 1935 года, а на дипломе от руки приписано: выдано в августе 1937. Только через два года! А пока, работай, куда пошлют. Послали в госпиталь Сиблага. Попробуй, откажись! Потребовалось год времени и два переезда в Ростов-на-Дону и Краснодар, чтобы вырваться из этой системы.

Я немало думал об этом и вот что понял.

Во-первых, работала она там не по своей воле.

Во-вторых, читая тех же Солженицына и, особенно, Шмелева, становится ясно: врач в этой системе был едва ли ни единственным светом в окошке для заключенного. В-третьих, в очень редких её рассказах о той поре я помню в адрес заключенных всегда тон сочувствия, и даже восхищения их умом, талантами, знаниями. Уж точно – не осуждение. Наконец, мама не раз брала меня с собой в

Мои родители Ида Яковлевна и Александр Ефимович Верные

колонию под Ростовом у Россельмаша. Я играл там со сверстником, сыном кого-то из заключенных. Торчал в сапожной мастерской, мне было очень интересно. Вряд ли она решилась бы на такое, если бы там была атмосфера враждебности к ней. Наоборот, много лет у нас в семье были подарки маме тех лет: красочные фигурки нищих старика и старухи, вылепленные из хлебного мякиша и вышивка на подушечке: на черном бархате ярко желтый паук в паутине.

Нет, ни мне, ни моим детям, ни внукам не должно быть стыдно за моих родителей.

Пятый параграф

Я рос в русской среде. Томск, Новосибирск, Ростов, Краснодар, Южно-Сахалинск, Ленинград. В семье – ни еврейских обычаев, ни языка, «идиш» звучал только в случае секретов от меня. Все друзья – русские. И паспорт получил с §5 – «русский». Кончил школу на Сахалине, поступил в Ленинградский Политехнический институт. Был нормальным комсомольцем, два срока отработал в стройотряде. Учился неплохо, бывало, получал повышенную стипендию.

Но… Уже на четвертом курсе в 1953 году шел я из института в общежитие. Мой путь лежал мимо разъезда Кушелевка через парк Лесной академии. Где-то в безлюдном месте увидел на стенде газету: «Врачи-убийцы». И сплошь еврейские фамилии. Меня как ошпарило! На следующий день отнес в милицию заявление: «Прошу исправить §5». Там очень сильно удивились, даже пытались отговорить. Я настоял.