Надо сказать, что страхи мои были не беспочвенными. Уже в следующем году произошел-таки прорыв на 210-м километре.

Это был стык участков первого и второго отрядов. Здесь, как на стыке воинских частей на фронте, и оказалось слабое место. Со своего дальнего участка я попал на прорыв уже тогда, когда со всей трассы туда согнали бульдозеры для перекрытия. Вот когда воочию стала видна техническая мощь, сосредоточенная на канале! Десятки бульдозеров днем и ночью ревели бок о бок. Особенно впечатляла работа ночью, забой сверкал десятками двигающихся огней. Это был один из первых случаев коллективной работы бульдозеров. Очевидно, что и этот опыт не прошел даром.

Нет худа без добра. Вода, устремившаяся в прорыв, сильно размыла русло канала, особенно вверх по течению. Мы уже давно заметили, что можно заставить воду поработать с пользой для нашего дела.

При заполнении локальных понижений размывало русло канала. А что, если в таких местах заранее не делать полное сечение «пионерки», а оставить недобор для последующего размыва? Попробовали несколько раз, – неплохо получилось. И на входе в Средние озера оставили уже недобор на нескольких километрах. На самом входе в Средние озера вдоль оси канала пробили глубокую траншею шириной в один след бульдозера. Потом по дну этого искусственного каньона мы еще «тянули» воду за собой вручную лопатами.

Гоним воду врукопашную. С лопатами: на переднем плане – Курбан, я, в глубине – Саша Романов.

К впадине будущих Средних озёр подошел слабенький ручеёк в бороздке шириною в штык лопаты.

Тот же участок после размыв. С нивелиром на плечах вброд через русло.

А через несколько дней наши замеры показали, что на этом месте канал размыло много больше первой очереди. Сохранились фотографии этого места при подходе воды и после. (См. фото)

Осень 1955 года. Оглядываясь назад, вижу: это был самый трудный год на трассе. Он ушел на поиски форм организации дела. Сложился оптимальный порядок жизни и работы. Наладилось снабжение и быт, утряслись коллективы в отрядах, мастерских, на транспорте. Все хорошо познакомились друг с другом, стало ясно, кто чего стоит. Набрали авторитет начальники. Схлынула первоначальная блатная и загульная пена. Уже невозможны стали такие пьяные «подвиги», как раньше. Например, как-то в Карамет-Ниязе в праздники, наверное, на Май, в общежитие пацанов-ремесленников ворвались два пьяных молодца, два здоровенных брата-кузнеца, и стали наводить там порядок своими кулачищами.

Мы, прорабы, были за стеной, тоже праздновали. Кинулись к пацанам на выручку. На нас нуль внимания. Богатырь Юра Шопин зажал одного братца, а я вцепился в другого, боюсь отпустить. Так он изловчился и зубами вцепился мне в нос! Хорошо, сбежались мужики, разняли, уняли. Долго потом красовался я с этой «боевой раной», благо, в песках нет посторонних глаз.

В другой раз какой-то пьяный с ружьем ворвался в комнату прорабов. Я с испугу вырвал у него ружьё, думал, не заряжено. Оказалось заряженное-таки. Этот дурак так хотел решить свои сердечные дела.

Никакие запреты на ввоз спиртного не помогали, везли подпольно. Нашлись бабы-умелицы, которые в молочных бидонах заквашивали сногсшибательную брагу. Под горячую руку при нехватке «продукта» разбавляли остаток водой, сырой, конечно.

Потом все потребители этого пойла, как меченые, не вылазили из сортиров.

Как последняя отрыжка нравов первого года вспоминается такая сценка. Наш прорабский вагончик на трассе. Направо от входа вдоль стены стол с радиостанцией, дальше к нему впритык моя койка. Я низко сижу на ней, а за столом на табурете выше меня громоздится недавно принятый даргинец, детина в майке с короткой шеей борца. Шея без изгибов как столб переходит в могучие плечи. Майка в обтяжку не скрывает блатняцких наколок. В руке у него ось тракторного катка. Это железяка диаметром сантиметра четыре и длиной сантиметров под тридцать. В такт своим словам он как палочкой постукивает ей по низкой спинке кровати, разделяющей нас. Он не доволен закрытым нарядом и нагло угрожает, демонстрируя свою силу. Железяка мельтешит у меня перед носом, я как загипнотизированный не могу оторвать от неё глаз, а внутри все заледенело от страха. Подробностей разговора я не помню, но думаю, что сохранить видимость хладнокровия стоило мне появления первых седых волос. Одно знаю твердо: он не ударил, но и я не отступил. Больше его не помню, значит, не понравилось, смылся. Таких «работяг» первое время было немало.