Это было для них обоих почти нищенское время. У Коли открылся туберкулез, он начал серьезно выпивать, родилась Леночка, Юля выкручивалась, как могла, выменивая то буханку хлеба, то паек на кружку молока для дочери. Иногда семье помогал продуктами последний Юлин комбат – их было несколько в её военной биографии, и о каждом она сохранила добрую память, объединив их в стихах общим, писавшимся с большой буквы именем – Комбат.

Словом, в Литинституте, куда пришла ещё в 44-м, она бывала не часто. Да и дома отношения с мужем становились всё напряженнее. Юлю многое обижало, многое было ей просто не по силам, и она об этом говорила. А тут ещё – поделилась как-то Юля тайными угрызениями во время одной из наших прогулок в Пахре после смерти Каплера, – на неё стал недвусмысленно поглядывать и даже предпринимать не совсем приличные попытки сближения руководитель её поэтического семинара Павел Григорьевич Антокольский. Получив отпор, он начал на занятиях всячески третировать Юлю, намекая, что она может вылететь из вуза в любую минуту.

И вот тогда произошло то, о чём она с опозданием сожалела и чего стыдилась. Забежав после долгого отсутствия в институт, она столкнулась с кем-то из ректората, ей объявили, что она, кандидат на лишение стипендии и отчисление, должна выступить немедленно на собрании, клеймящем «безродных космополитов». Лишь в этом случае выдадут стипендию и оставят в институте. Дома ждали больной муж, голодная дочь, полное безденежье. И она, как на тонкий лед, ступила на трибуну с одной мыслью: побыстрей отговориться, получить стипендию и бежать домой. Выступить ей пришлось против Антокольского…