Если молодой человек иногда поздно возвращался домой, то его всегда дожидалась сестра.

На этот раз Селеста, по обыкновению, ждала его, не ложась спать. При звуках его шагов она отперла дверь и услышала, что он окликнул ее по имени.

Она побежала к нему и первое, что она увидела, была Мина. Ее так поразила красота девочки, что она принялась целовать ее, даже не спрашивая, откуда ее взяли. Потом она подхватила ее на руки и понесла в комнату матери.

Несчастная слепая не могла рассмотреть ребенка, но, как и все слепые, отличалась поразительной тонкостью осязания. Проведя рукой по лицу сиротки, она поняла, что та рождена красавицей.

Вскоре к старушке вошли и мужчины и рассказали ей всю печальную историю Мины. Селесте тоже очень хотелось послушать их рассказ, но брат указал ей на девочку, которая совсем засыпала, и ей пришлось идти в свою комнату и как можно скорее приготовить для нее постель.

Дело это устроилось очень легко.

С нижнего этажа принесли классную доску, положили ее на четыре табурета, а сверху постелили матрац, белье, под голову подложили подушки. Старушка Корби благо словила девочку как мать и хозяйка дома, моля Бога даровать ей всякое счастье.

Ребенок, очутившись в постели, сразу крепко заснул.

На другой день, раньше чем начали собираться ученики, Жюстен вошел в дом № 111 к одному из бывших соседей Дюрье, честному угольщику Туссену, и спросил его, не может ли он сообщить ему что-нибудь о колесном мастере, который жил прежде в квартире, которую занимал теперь слесарь.

Выбор Жюстена был чрезвычайно удачен.

Туссен был дружен с Дюрье.

Оказалось, что колесный мастер принимал горячее участие в заговоре Нанте и Берара, имевшим целью приступом взять Венсен. Это должно было стать знаком для восстания, распространенного по всей Франции и не удавшегося только благодаря разоблачениям Берара.

Туссен рассказывал, что вовлек его в это дело корсиканец Сарранти, который особенно хлопотал об участии Дюрье, так как он имел много рабочих.

Накануне того дня, в который должно было вспыхнуть восстание, Туссен услыхал, что в квартиру Дюрье кто-то сильно стучится. Он встал, выглянул в форточку и узнал иноземца, который за последнее время часто бывал в мастерских колесного мастера.

Несколько минут спустя и гость, и хозяин вместе быстро вышли на улицу и со всех ног побежали к заставе.

После этого ни Дюрье, ни Сарранти больше не воз вращались.

Но это было не единственным обвинением если не против Дюрье, то против Сарранти. Туссен узнал от по лицейских, которые делали потом обыск в квартире Дюрье, что корсиканец украл у одного из своих друзей сумму чуть ли не в шестьдесят тысяч франков.

По всей вероятности, с помощью этих денег они добрались до Гавра и успели сесть на корабль, уходивший в Индию.

С тех пор ни о том, ни о другом не было ни слуху ни духу.

– Может быть, – прибавил Туссен, – о них можно узнать еще что-нибудь от сына Сарранти, который учится в семинарии Сен-Сюплис; но едва ли он станет откровенно говорить об отце с незнакомым человеком, зная, какое тяжелое обвинение на него падает.

Жюстен попробовал было расспросить угольщика подробнее, но Туссен и сам не знал ничего больше.

Молодой человек вернулся домой, считая неловким обращаться с расспросами к сыну Сарранти. В глубине души ему даже хотелось, чтобы колесный мастер исчез и никогда больше не возвращался.

Возвратясь домой, он в первый раз в жизни солгал матери и сестре, сказав, что собрал вести «нерадостные».

– А по-моему, весть твоя не печальная, а радостная и благая! – возразила ему мать. – Это весть хорошая, потому что эта девочка – ангел небесный, посланный нам самим Богом.