Моего пса зовут Враг Олег Верещагин

© Олег Верещагин, 2018

ISBN 978-5-4493-4811-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предварение: в обществе сторков уже очень давно сосуществуют два языка – системный и древний. Древний язык чрезвычайно богат эпитетами, метафорами, скрытыми смыслами, формальными структурами и «намёками на намёки» (а так же – ругательствами и проклятиями, употребляемыми, впрочем, очень осторожно, так как любое бранное слово на древнем языке может вылиться в конфликт между целыми Родами). Язык этот используют почти исключительно родовитые сторки. Системный же язык – язык обыденной жизни, техники, науки и повседневного общения. Читатели могут при определённом внимании и чувстве слова и ритма определить, где герои-сторки говорят на древнем, а где – на системном. Хотя, естественно, в тексте оба языка переданы почти полностью русским.

Предварение-II: здесь, как и почти везде в моих произведениях, в которых речь идёт о других планетах, названия и описания флоры и фауны взяты с замечательного сайта Павла Волкова http://sivatherium.narod.ru.

ЛЕТО 23-ГО ГОДА ПЕРВОЙ ГАЛАКТИЧЕСКОЙ ВОЙНЫ.

Планета Зелёный Шар

(колония Русской Империи)

3-я планета ЭТА-Кассиопеи

(солнце Ахрид (А); 19,4 св. лет от Земли)

ЛАГЕРЬ ДЛЯ ИНТЕРНИРОВАННЫХ ЛИЦ НЕДАЛЕКО ОТ ПОС. ПРИБРЕЖНЫЙ

Земной карцер – это параллелепипед из бетона, по земным же меркам – два метра в длину, два в высоту, один в ширину. Бетон обшит серыми деревянными плашками, стены не голые, но всё равно унылые, как длинный дождливый вечер. В этом закутке – топчан «без ничего» (правда, он сам по себе мягкий, с удобной упругой обтяжкой, которую регулярно моют) и унитаз, над которым кран с питьевой водой и гибким шлангом (в углу есть решётка в полу, можно кое-как принять душ, если не брызгаться особо). Кондиционер на стене, он поддерживает в помещении постоянно одну и ту же температуру, влажность и всё такое прочее. Длинная белая лампа на потолке, ровно в одиннадцать вечера она выключается, в семь утра – включается. Утром, в девять часов, завтрак – кружка сладкого горячего напитка, какао – и большой кусок чёрного хлеба. Всё.

В карцер можно посадить, только если тебе – снова по-земному – исполнилось семь лет. И не больше чем на десять суток. Если сажают больше чем на пять, то ещё дают горячий ужин, кашу какую-нибудь или пюре, тоже с чаем и с хлебом.

Он сидит трое суток. На сколько сажают – никогда не говорят.

Есть хочется очень, но не так сильно, как вчера-позавчера. Да и вообще к чувству недоедания он привык давно, оно даже почти не доставляет неудобства. Куда неприятней одиночество и понимание того, чем всё это закончится. И ещё злость на себя.

До сих пор Сейн кен ло Сейн токк Сейн ап мит Сейн ни разу не попадался… Он подумал о себе именно так – полным именем – и внезапно тихонько рассмеялся, лёжа на топчане и глядя в потолок. Предки, наверное, умирают от хохота, глада на то, как Сейн кен ло Сейн токк Сейн ап мит Сейн ворует еду. Нет, они не укорят, в воровстве у врага нет ничего зазорного. Но они посмеются, потому что это удел детей. Маленьких детей, которые не могут отобрать у врага и не должны унижаться, чтобы просить у врага. И вдвойне посмеются, потому что он и попался, как несмышлёный мальчишка.

А он воин. Настоящий воин, он уже воевал…

…В коридоре послышались размеренные шаги, и мальчик поспешно сел на топчане, упершись в него руками как можно сильней и уставившись на дверь. В зелёных больших глазах появились тоскливая бессильная злость и самая чуточка опаски. Он не сводил взгляда с большой воронки закрытого снаружи бронезаслонкой окошка в двери. В карцере есть и камеры, не может не быть, но это окошко изводило невероятно. Именно оно.

Охранник иногда открывает окошко и смотрит. Внимательно и очень долго. Очень. Один и тот же, охранники меняются, но другие так не делают, просто заглянут коротко, проверят, что к чему – и всё… а этого Сейн ещё в коридоре по шагам узнаёт. От этого взгляда становится не по себе и почему-то думается: сейчас он просунет в окошко пистолет и застрелит. Даже хочется закричать: «Ну стреляй, хватит уже!» – и перед глазами то, как тот выстрелит, и не один раз, и придётся умирать в этой поганой конуре. А умирать так не хочется, ни здесь, ни ещё где-то, если честно…

Нет, конечно, землянин так не сделает. Земляне вообще так не поступают. Но вдруг он, например, сойдёт с ума – и?..

Ещё было почему-то жутко думать, что, может, он и по ночам так делает? В смысле, открывает глазок и смотрит?..

…Окошко с мягким щелчком открылось. Да, это был он – среднего возраста (а скорей – пожилой, просто у землян, как и у строков, почти нет дряхло выглядящих; пожилой же – потому что в охране молодых и даже среднего возраста людей – всего ничего…), внимательные карие глаза (противный цвет, как вода в низинном лесном болоте, ни у кого из сторков нет таких глаз), плотная складка губ… Сейн встретил его взглядом – тоже молчаливым и упрямым, не отводя глаза. Ни он никогда не говорил ничего землянину, ни землянин – ему…

– Есть хочешь? – вдруг спросил землянин. Голос у него был чуть хрипловатый. Он говорил по-русски, тут почти все земляне – русские… и как же они, малочисленные, да ещё и поделенные на десятки разных народов, смогли одолеть Альянс?!

Сейн от изумления окаменел на койке. Ему показалось, что он что-то не так понял в чужом, хотя и привычном уже, языке.

– Хочешь есть? – повторил землянин тихо. – Скорей думай, а то мне влетит.

– Нет, – отозвался наконец Сейн. Это было одно из первых слов русского языка, которое он выучил, потому что так полагалось отвечать на всё, что предлагает враг. – Нет, не хочу.

– Ты же еду крал, – сказал землянин.

– Кража – это не подачка, – ответил Сейн. – Я ничего у вас не возьму.

– Тебя выпустят завтра, – землянин смотрел, как прежде – пристально, немигающе. Этот взгляд и его предложения и явное сочувствие в голосе как-то не совпадали. Но Сейн это отметил как-то сбоку от основной мысли: сегодня выпустят! Хотелось спросить «куда меня?», пусть и было ясно – куда. Чтобы хоть секунду понадеяться – вдруг просто так выпустят? Нет, конечно… Стало тоскливо. И неприятно-страшновато. Точней… это был не страх, а какое-то именно неприятное ощущение-ожидание. Землянин, наверное, думал, что успокаивает его. Но на самом деле теперь всю ночь придётся думать о завтрашнем утре.

– Тем более потерплю, – отозвался наконец Сейн. Землянин вздохнул, снова щёлкнула заслонка. Сейн опять лёг, заложил руки под голову и подумал, что всё-таки уже вечером он будет… ола, чуть не подумалось – «дома».

Нет, не дома, конечно. Но хотя бы среди своих. Мать наверняка извелась от беспокойства. Когда у женщины малыши – она словно теряет часть рассудка, становится слегка невменяемой. Интересно, у земных женщин это тоже так? Он раньше видел земных женщин несколько раз – в нескольких хозяйствах на Арк-Келане были земные рабы. И мальчишек-землян там же видел, и всякий раз хмыкал про себя снисходительно даже – самое им место, ишь, чего вздумали – воевать с Народом! Вот и пусть теперь работают на Него, как и положено…

…Те мальчишки и те женщины сейчас, наверное, свободны (если не погибли во время восстаний рабов, которые везде начались сразу после высадки земных десантов – эти восстания, судя по всему, и были подготовлены землянами) А он…

– Я не раб, – сказал Сейн, снова садясь. – Я не раб, я пленный.

Ему стало трудно дышать, и он повторил – громко, упрямо:

– Я пленный. Пленный…

…Ему ещё не полагалось воевать по возрасту, даже сейчас, когда Сторкад выскребал последний резервы. Но кто думал про эти «полагалось», «не полагалось»… Земляне свалились на Арк-Келан, как они говорят, «как снег на голову» (очень правильная пословица, кстати…) Никто даже толком не понимал, что случилось, все думали, что бои в системе Сельговии – это просто отчаянная и, конечно, неудачная попытка землян переломить ход войны в свою пользу, ждали известий об окончательной победе. На Арк-Келане совсем не было, точней – просто не осталось, регулярных частей, ни на поверхности, ни на орбите. Хорошо ещё, что ПКО прикрыла часть поверхности и дала возможность жителям спасись – уйти в леса, спуститься в убежища… Но надолго её не хватило, этой обороны – земляне сбрасывали на её узлы начинённые взрывчаткой управляемые автоматами трофейные корабли, вводя их в атмосферу вне зоны прикрытия ПКО. (Рассказывали ужасное – что в таких кораблях были ещё и заперты пленные, взятые на Сельговии. Тогда Сейн в это верил. Теперь, познакомившись с землянами ближе – перестал…) Сейн хорошо запомнил, как видел одну такую «комету» – страшный ало-золотой шар, весь в кипении воздуха, обманчиво-медленно снижался, оставляя за собой плотный, свитый в косу, сероватый след, в направлении горного хребта, потом – ударил, и Сейн тогда с трудом устоял на ногах, хотя до гор было почти двадцать луакк1. А горы, жутковато, невозможно просевшие в ало-белой вспышке, стремительно затянуло бурлящей коричнево-чёрной с алыми проблесками пеленой… Когда же от ПКО ничего не осталось – на планету пошли земные десанты, и это было непередаваемо жутко: вражеские солдаты на планете, которая – твоя родина…

…Он спрятал мать с малышами в пустующем убежище, на которое наткнулся случайно, до положенного им по плану они уже просто не могли добраться. А сам воевал несколько дней в добровольческом отряде, где немало бойцов было его возраста или даже младше, а командовал – ветеран-инвалид. Отряд таял на глазах – сначала в нём было не меньше двухсот воинов, через пять дней – двадцать три. Сейн не помнил, чтобы боялся – нет, страх остался где-то в стороне. Он просто делал, что мог. А мог он мало, потому что земляне были сильней. И даже казалось, что они – многочисленней, хотя умом Сейн понимал: это не так. Может, так казалось ещё и из-за того, что сразу же взбунтовались и рабы, и туземцы, земляне сбрасывали им огромные контейнеры с оружием и возглавляли их наскоро собранные отряды. И всё время, всё время требовали сдаться: зовущий в плен рёв громкоговорителей временами казался ужасней обстрела или боя. Это было непонятно и страшно – зачем нужны землянам сдавшиеся враги? И, конечно, приходили в голову самые жуткие мысли. Все сторки были уверены, что пленных тут же отдадут туземцам – что бывает со сторками, попавшими в их руки, видел каждый, и не раз… Поэтому желающих сдаваться не было.