Не умею я нормально общаться с людьми. Особенно с теми, кто мне жутко нравится. 

— Ладно, Мышка. Ещё посмотрим, кто из нас хитрей. 

Сердце колет страх. Что он имеет в виду?!  

Через минуту внизу вновь начинает звучать струнная музыка, а я решаю позорно уползти в свою нору. Ляп на ляпе. Ужас какой-то, честное слово. 

Так вышло, что только окна в моей комнате выходят на заброшенный детский сад, зал-кухня-спальня родителей находятся со стороны подъезда, поэтому только в зале я чувствую себя в относительной безопасности и перезваниваю Насте. 

Она младше мамы всего на пару лет, но ещё тогда, когда мне едва исполнилось семь лет, запретила ей «тёткать». Живёт Настя со своим шестилетним сыном в доме напротив нашего, воспитывает его самостоятельно и предпочитает всё свободное от работы время проводить рядом с ним, но иногда обстоятельства вынуждают её внеурочно отлучаться из дома, и тогда приглядеть за Павлушей она просит меня. 

Видимо, и сейчас ей требуются услуги няни в моём лице. 

— Слушаю, Насть, — улыбаюсь я после её взволнованного «алло». 

— Детка, ты мне позарез нужна! Спасай! Эти остолопы развернули машину с товаром. Мне надо отъехать на пару часов, чтобы им... кхм, преподать урок, ну и попытаться вернуть машину. Сможешь через полчасика к нам подскочить? С меня ведро мороженого. 

— Без проблем, — бодро заявляю я и, выслушав целую тираду благодарностей, иду в ванную принимать душ. 

А когда, быстро перекусив мамиными бутербродами с плавленым сыром и облачившись в лёгкое платье в цветочек, я выхожу из своего подъезда, то вижу на лавке возле него вальяжно развалившегося... Рому! 

Мой желудок подскакивает к горлу, сердце трусливо поджимает абстрактные лапки, а глаза, кажется, лезут на лоб. Оба локтя Ромы покоятся на деревянной спинке, выкрашенной в грязно-жёлтый цвет, ноги вытянуты и скрещены, на лице лёгкая задумчивость. Но лишь до того момента, пока он не поворачивает голову в сторону тяжёлой открывшейся двери. 

Я не ожидала его здесь увидеть от слова совсем! Потому и запинаюсь, но быстро опускаю глаза вниз и иду дальше. Лицо горит, сердце быстро стучит о рёбра, заглушая прочие звуки извне. 

Мне с ним поздороваться? Молча пройти мимо, как ни в чём не бывало? Вежливо кивнуть? 

Мамочки-и-и! Что мне делать-то?! 

Бросаю быстрый взгляд на возмутителя моего спокойствия и вижу его слегка суженные глаза, неотрывно следящие за моим движением и насмешливую полуулыбку. 

— Ну привет, мыш-ш-шка. 

Заговорил! Он со мной заговорил! А как мне с ним заговорить, если от сухости во рту язык прилип к нёбу?! 

— Какого тебе, — продолжает он, видимо, и не нуждаясь в моём ответе, — это чувство застигнутого врасплох человека? 

— Что, прости? — делаю вид, что не понимаю его, останавливаясь на краю бордюра и разворачиваясь к нему лицом. Моя актёрская игра наверняка выглядит жалко. 

Рома усмехается и подаётся вперёд, следом упираясь локтями в колени: 

— Как давно ты за нами наблюдаешь из своего логова? 

Преступник попался, и как нелепо! Лицо и шею невыносимо печёт, но я сглатываю ком страха и жалко выдыхаю: 

— Не понимаю, о чём ты. 

Быстро отворачиваюсь и заставляю себя спокойно идти по направлению к тропинке, которая проведёт меня через игровую площадку к дому напротив, хотя у меня все мышцы дрожат, и я готова сорваться в бег. 

— Опять сбегаешь, мышка? 

— Я бы поболтала, но меня ждут, — бросаю себе за плечо, удивляя саму себя. 

— Её ждут, — вновь усмехается Рома. — Ладно. Только имей в виду, что ты теперь тоже под колпаком! На своей мышиной шкурке испытаешь то чувство, когда к тебе лезут без спроса.