В подростковом возрасте его привязанность ко мне приобрела романтический характер, но Марко был слишком застенчив, чтобы рассказать мне о своих чувствах, которые были очевидны для всех вокруг. Каждый раз, когда я приезжала летом в Меджугорье, он всегда оказывался в доме моих родственников под предлогом того, что ему нужно навестить дядю и тётю. Из-за этого кузины частенько подтрунивали надо мной.

Тем не менее в Меджугорье почти не было возможности поддерживать такого рода дружбу – там я работала наравне со всеми остальными. Практически ежедневно мои кузины и я просыпались до зари, шли собирать в поле табак, а потом нанизывали листья на верёвку для сушки.

В мой самый первый приезд дядя и тётя не стали будить меня на работу. Они подумали, что мне нужно спать дольше, ведь для меня их образ жизни был непривычен. Я же, напротив, считала неприличным спать, пока мои кузины работают, поэтому стала подниматься и уходить в поле вместе с ними. Сначала все удивились, но скоро дядя начал будить и меня, как всю свою семью, в четыре утра.

В свободное после работы время развлекались мы очень просто – гуляли по окраинам села или болтали, усевшись на каменные парапеты. Меджугорские дети всегда были рады послушать истории о городской жизни, а я обожала их рассказы о жизни на селе.

Одной из моих самых близких подруг была высокая темноволосая девочка по имени Иванка. Жила она в Мостаре – городе, расположенном совсем недалеко отсюда, но лето и выходные проводила у бабушки в Меджугорье, так что бывала здесь чаще, чем я. Сблизило нас то, что мы обе были городскими. Ей очень нравилось разговаривать о моде, а иногда и о своих чувствах к одному мальчику из села по имени Райко.

После работы у меня совершенно не оставалось сил, а руки были липкими от табака, но на душе всегда было радостно. В начале учебного года в школе мне было стыдно только за свои руки. Мои одноклассницы возвращались с летних каникул с красивым загаром, мои же пальцы были чёрно-жёлтыми из-за табака, и я прятала их под партой. Но это не имело для меня никакого значения – в Меджугорье я чувствовала себя замечательно. Я чувствовала себя живой. И в конце каждого учебного года радовалась, что скоро смогу туда вернуться.

В 1981 году, в конце второго класса гимназии1 я начала испытывать странное ощущение. Оно было гораздо сильнее обычного возбуждения, которое я чувствовала перед отъездом в Меджугорье, и – что ещё более удивительно – проявлялось в отчётливом желании пребывать в молитве.

Я уходила и молилась в тишине, воздерживаясь от привычных юношеских занятий – прогулок с подругами и разговоров в кафе. Моя мама забеспокоилась, потому что моё поведение казалось ей странным и несвойственным для шестнадцатилетней девушки.

Я училась в одной из лучших гимназий города. В перерывах между уроками, пока мои одноклассники болтали в коридорах, я убегала в старую православную церковь рядом со школой. Большинство моих католических друзей избегали православных храмов, но мне она служила чем-то вроде тихого убежища.

Там всегда было безлюдно, прохладно и пахло выдержанным вином и ладаном. Каждый день я зажигала свечу и молилась в умиротворяющей тишине, стараясь понять, что же со мной происходит. Необычное ощущение нарастало с каждым днём, и к концу учебного года я проводила в молитве больше времени, чем когда-либо ранее. Когда наступил долгожданный день отъезда в Меджугорье, мне уже казалось, что всё происходит не со мной, что я смотрю фильм про чью-то жизнь. Почему я так странно себя чувствовала?

Папа провожал меня на поезд до Мостара и не мог не заметить моего смятения. Как обычно, он плакал, прощаясь со мной, но в этот раз даже попросил меня передумать и не ехать. «Папа, всё будет хорошо. Не волнуйся», – сказала я, обняв его.