. Кроме того, в оригинале, по-видимому, используется игра слов: street whelk по созвучию может служить намеком на streetwalker (обозначение проститутки, бытовавшее в языке с конца XVI века). Примечательно, что морские улитки являются хищниками, и мысль Брумфилд о том, что сравнение Блаунт с багрянкой акцентирует среди прочего ее «охотничью» сущность, представляется совершенно справедливой. В этом смысле можно провести параллель между образом, созданным Линн Линтон, и другими карикатурами Сэмборна, помимо дамы-улитки – в частности, с изображением модницы-осы и иных модных «хищниц» (хотя их добычей становятся мужчины). Согласно заключению Констанс Харш, «„беспозвоночное“ и „моллюск“ – любимые оскорбления Линтон. Помимо их очевидных коннотаций, связанных с мягкими, покрытыми слизью телами, эти слова интересным образом указывают на низшие с эволюционной точки зрения формы жизни» (Harsh 2002: 469). Белл Блаунт представляет собой «атавистическую женщину» par excellence, чья маскулинность проявляется не только в политических притязаниях, но и в структурах влечения, поэтому для создания ее зооморфного образа Линн Линтон выбирает даже не насекомое, а моллюска – один из наименее развитых, согласно взглядам второй половины XIX века, типов живых существ62, многие представители которого являются гермафродитами.

В бичующем различные проявления современной женственности цикле статей для «Субботнего обозрения» Линн Линтон порой также использует прямые сравнения с животными. Так, в статье о «современных матерях» она пишет: «С самого рождения ребенка мать из обеспеченных слоев общества старательно играет ту же роль, что и самка страуса в отношении своих яиц. Вместо того чтобы самой сидеть на гнезде, она доверяет кладку яиц благотворным влияниям внешних обстоятельств» (Lynn Linton 1888: 22). Освободившееся от домашних забот время «современная мать», по мысли Линн Линтон, тратит на развлечения, визиты, примерку нарядов и тому подобные элегантные занятия. Непонятно, откуда публицистка почерпнула сведения о родительской безответственности страусов (не соответствующие действительности63), однако примечательна трансформация под ее пером устойчивого образа модного страуса, который я рассматривала выше как один из символов элегантности (или нелепости) мужского костюма. Значение модности в данном случае сохраняется, хотя мы и не узнаем ничего об «одежде» страуса, за счет контекста, и объединяется с «природным» отсутствием материнского инстинкта. Таким образом, мода ассоциируется не с сущностью женщины, как у многих других авторов, а с ее искажением, с «вырождением», в процессе которого женщина приобретает мужские черты (свойственное самцам декоративное «оперение», но также эгоизм и эмоциональную холодность).

Героиня самой нашумевшей из этой мизогинной серии статей Линн Линтон, «современная девушка», на первый взгляд не обнаруживает выраженных животных или птичьих черт. Однако, по проницательной догадке Эвеллин Ричардс, имеет смысл рассматривать этот очерк Линн Линтон в контексте сочинений Дарвина, в первую очередь, вышедшей в январе 1868 года книги «Изменение животных и растений в домашнем состоянии» (Richards 2017: 240–245). Как было показано выше в главе 1, в этой работе Дарвина важную роль играют отсылки к современной моде, при помощи которых автор поясняет принципы селекции в голубеводстве. Рассуждая о «естественном» стремлении человеческого вкуса к гипертрофированным формам, проявляющемся как в селекции, так и в моде, Дарвин приводит высказывание известного голубевода Джона Итона: «Любители не восхищаются и не будут восхищаться средним уровнем, чем-либо промежуточным, но восхищаются крайностями» (Дарвин 1941: 161). О крайностях моды, придающих элементам костюма то преувеличенные, то микроскопические формы, говорит и Линн Линтон, причем именно «современная девушка» выступает агентом этих изменений (и в то же время их объектом): «Для ее извращенного вкуса не существует ничего слишком диковинного или чересчур преувеличенного; и предметы, которые сами по себе могли бы быть полезными нововведениями, превращаются в страшилищ хуже тех, которым они пришли на смену, стоит современной девушке взяться за их преобразование и усовершенствование. Если разумная мода приподнимает подол платья над грязью улиц, у современной девушки он взлетает до середины икры. Если нелепая конструкция из проволоки и коленкора, некогда именовавшаяся капором, превращается в нечто, способное защитить лицо от солнца, не угрожая при этом выткнуть глаз соседу, на голове у современной девушки остаются четыре соломинки и розовый бутон или клочок кружева с горсткой бисера на нем. Если мода противится злоупотреблению макассаровым маслом Роуленда, и блестящие, липкие от жирной помады волосы считаются менее красивыми, чем чистые и слегка завитые, современная девушка высушивает, завивает барашком и укладывает свою шевелюру так, что она стоит дыбом, как у некоторых дикарей в Африке, или рассыпает ее по плечам, как у Мэдж Уайлдфайр, и считает себя тем красивее, чем больше она напоминает своим видом сумасшедшую или негритянку» (Lynn Linton 1888: 3–4). Современная девушка здесь выступает как сама себе «селекционер» – она придает своей внешности все более необычный вид, движимая соперничеством с другими такими же «заводчицами»: «Все ее старания направлены на то, чтобы превзойти своих товарок в модном сумасбродстве» (Ibid.: 3). Сходным образом, хотя и менее критически, Дарвин описывает конкуренцию между голубятниками, стремящимися создать невиданные прежде, гротескные в своих крайностях живые формы. Проблема «современной девушки», какой рисует ее Линн Линтон, заключается в том, что она не довольствуется ролью «голубя», выращиваемого в соответствии с мужскими вкусами (вспомним дарвиновскую уверенность в способности мужчин получить разнообразие женских типов, стоит им лишь пожелать этого), а присваивает себе роль знатока, для которой у нее не хватает ни вкуса, ни чувства меры.