Воздух вылетел из груди, когда я шлепнулся у подножия лестницы. Угодил в какие-то бутылки, и они, устроив настоящую какофонию, разлетелись по полу. Оглушенный, не в силах подняться, я ловил ртом воздух, а сверху меня своим весом придавил рюкзак. Я барахтался под ним, пока кто-то не пришел мне на помощь.

– Вы целы?

Это была Матильда. Прежде чем я успел ответить, по лестнице спустился ее отец, и свет лампы заиграл в раскатившихся вокруг бутылках. За ним я заметил в тени Греттен. Ребенок проснулся и заплакал, но это никого не интересовало. Мы оказались на деревянной галерее – платформе между чердаком и тем, что скрывалось во тьме и было, как я догадался, землей. Я стряхнул с себя руку Матильды и, подобрав бутылку и ухватившись за горлышко, с трудом поднялся и приготовился к встрече с ее отцом.

– Не подходи! – Французский меня подвел, и, выкрикнув слова по-английски, я угрожающе поднял бутылку. Раненая ступня протестовала, когда я, стараясь найти устойчивую точку опоры, переминался с ноги на ногу.

Мужчина спустился с лестницы – центр создаваемого лампой желтого светового круга. Презрительно посмотрев на бутылку, он крепче сжал в руках ружье и шагнул ко мне. Между нами встала Матильда.

– Не надо! Пожалуйста!

Не знаю, к кому она обращалась, к отцу или ко мне. Но мужчина замер и смотрел на меня с ненавистью.

– Я пытался уйти! – закричал я.

Голос меня не слушался. От выброса адреналина я сразу ослабел и задрожал. Внезапно ощутил в руке холодную тяжесть бутылки. Почувствовав дурноту, покачнулся и на мгновение снова оказался на темной улице, где передо мной готовилась прокручиваться другая сцена кровавого насилия.

Я выпустил бутылку, она покатилась по пыльному полу и, глухо звякнув, ударилась о другую. Ребенок верещал и бился в руках Греттен. Никто не сказал ни слова, когда я, шатаясь, направился к следующему пролету лестницы. Но ноги подкосились, и я упал на колени. От отчаяния чуть не расплакался, однако подняться не хватило сил.

Матильда опять оказалась рядом и подхватила меня под руку.

– Сам справлюсь, – раздраженно буркнул я, но она не обратила внимания и, привалив меня к деревянному брусу, повернулась к отцу.

– Он не в том состоянии, чтобы куда-то идти.

Лицо мужчины посуровело.

– Это меня не касается. Я не желаю, чтобы он здесь оставался.

«Если бы не твой капкан, меня вообще бы здесь не было», – хотел я сказать, но слова застряли в горле. Кружилась голова. Я уперся затылком в брус и безвольно слушал, что они говорят.

– Он иностранец, откуда он мог знать?

– Мне плевать. Он не останется тут.

– Предпочитаешь, чтобы его забрали в полицию?

При упоминании о полиции я поднял голову, но угроза, судя по всему, не имела ко мне отношения. В моем лихорадочном состоянии мне казалось, будто присутствующие увлечены каким-то им одним интересным спором, подобно взрослым, которые разговаривают над кроваткой малыша, а тот ничего не понимает. «Вероятно, они не хотят, чтобы полиция узнала о капканах», – подумал я.

– Позволь ему остаться еще на несколько дней, – умоляла Матильда. – Чтобы он достаточно окреп.

Отец долго не отвечал, затем ожег меня взглядом и презрительно фыркнул.

– Поступай, как знаешь. Только убери его с моих глаз долой. – И он направился к лестнице.

– Оставь лампу, – попросила Матильда.

Отец колебался, видимо, размышлял, не оставить ли нас без света. Затем поставил лампу на пол и молча стал спускаться вниз.

Матильда схватила ее и наклонилась надо мной.

– Можете встать?

Я не ответил. Она повторила вопрос по-английски. Я попытался встать. Матильда сняла с меня рюкзак.

– Обопритесь об меня.