Виктор Герасимович положил шляпу на место и вернулся на свой стул. Профессор, неловко кашлянув, пояснил:

– Был уж один, был… Из этих, которые на катках обучают.

– Конькобежец? – не совсем впопад подсказал я.

– Как-то это нынче иначе называется… И не каток теперь, а на английский манер…

– Скэйтин-ринг? – спросил Виктор Герасимович, и, видя, как профессор согласно кивает, пояснил мне, словно провинциалу:

– Круглый год раскатывают, и не только на полозьях, но и на специальных колесиках. Говорят, в инструкторы не гнушаются идти даже молодые люди из хороших фамилий. Занятие не из трудных, а плату за час берут такую, что только состоятельным людям не в тягость. Дамы тоже охотно обучаются катанию, для фигуры полезно, и вообще…

– Дамы в особенности! – подхватил профессор, улыбаясь. – Такого-то красавца наша Елена Сергеевна и выписала прошлым летом якобы для сынка. Я этого господина даже издали видел, – тогда еще вывозила меня Пашенька на бульвар прогуляться. Все наши приказчики его жилеты вкупе с пиджачными парами копировать пытались, да где там! Он ведь еще и с мускулами, на зависть лавочным сидельцам… И вскоре тот знаменитый скандал разразился. Что уж там на самом деле произошло – бог весть, но слухов по городу было! Оттого я в великом затруднении…

– Гони ты ее в шею, Николай Трофимович! – раздался возглас Пашеньки. Она встала, уперев руки в бока, совершенно загородив собою проход и тем самым отрезав путь к отступлению для Виктора Герасимовича. – До чего дожили, я вас спрашиваю! – она грозно обвела взглядом нашу присмиревшую троицу. – А как иначе, если даже на картинах таких стали рисовать, совсем стыд потеряли! – она явственно изобразила плевок, благо, что в сторону. – Бывала я на вернисаже, так народ только над нею и толпился!

– Прасковья Ильинична не чужда искусству, на выставку художников-передвижников ходила, и мне подробнейше все пересказала, – постарался придать шутливый характер разговору Кисловский. – Кисти Крамского работа наибольшее впечатление на нее произвела…

– «Неизвестная»! – с ненавистью продолжила домоправительница, ничуть не сбавив тона, – может, она кому и неизвестная, да только с первого взгляду ясно, что за птица: кокотка из дорогих. Порядочная-то дама, коли случается ей в одиночку в людном месте проехаться, сидит в экипаже скромнехонько да посередочке, а эта… Разлеглась скраешку, глядите, мол, все! Местечко рядом пустует, налетай, пока подешевело! И нагло прямо в глаза пялится, так бы шею ей и свернула… И вот эта тоже, даром что мужняя жена! А сын до смешного на отца не похож… – подвела итог Пашенька, сгребая самовар со стола и уходя, оставив после себя неловкое молчание.

Виктор Герасимович поспешно ретировался, а мы с профессором наконец занялись тем, ради чего я к нему приехал. После обсуждения деталей публикации статьи профессор вручил мне пять пятирублевых банковских билетов и не совсем уверенно пригласил остаться ночевать:

– Ты не смотри, мой друг, что Пашенька резка бывает… Она мой ангел и единственная опора, а в городе теперь остановиться, полагаю, негде – у нас по две ярмарки в год бывает, весной и осенью, и нынешняя как раз в разгаре. Переночуешь, и завтра отправишься в Петербург с утренним поездом.

Я представил каменное лицо Пашеньки и предпочел позорное бегство, хотя мне было жаль старика, настолько явно он стосковался по живому общению с равными по интересам людьми.

Но гостиницы, в которые я обратился, оказались переполненными.

– Ярмарка-с… – равнодушно-вежливо пояснил дежурный во второй из них, поправляя сатиновые нарукавники и украдкой поглядывая в боковое зеркало на свой безупречный напомаженный пробор.