С Приветом, похоже, мы подружились. Каждое утро, не успев проснуться, я летел к конюшне, неся за пазухой краюху хлеба. Увидев меня, он шел навстречу, приглушенно фыркал и тыкался бархатистым носом в мое плечо, как будто зная, что для него у меня припасен гостинец. Потом тихо пасся рядом. Я сидел на краю оврага и смотрел вдаль, удивляясь натуральной красоте раннего утра, песням птиц, немыслимым ароматам лугов и шорохам ореховой рощи.

Один раз выезжали с Толиком и компанией пацанов в ночное. Кони паслись в стороне, а мы сидели у костра, развлекая друг друга разнообразными страшилками про ведьм, упырей, утопленниц и всякую прочую нечисть. Мальчишки жались друг к другу, но внимательно слушали эти небылицы, живо реагируя на разнообразные звуки ночи. Я незаметно ушел к табуну, неся своему коню приготовленное угощение. От табуна отделилась большая тень и приблизилась ко мне. Привет фыркнул и, не отставая, пошагал следом за мной. Я чувствовал на своем плече его горячее дыхание. Взошла луна, несколько притушив свет бесчисленных созвездий, разметавшихся по ночному небосводу. Ночь, поле, я, конь и необозримая бескрайность мирозданья, вселяющая невольный трепет и неописуемый восторг. Я попытался привести в порядок спутанную гриву моего друга, сокрушаясь, что забыл приготовленный гребень.

Тишину пронзил детский вопль и топот многих ног, удаляющихся в ночи. Я побежал к костру. Никого! «Интересно, что их так могло напугать?» – подумал я, обеспокоившись. Минут через пять в свете костра появился Толян.

– Игорек, это ты?

– Ну, я, а кто же должен быть-то?

Толик долго матерился и хохотал одновременно.

– Ничего не понимаю!

– Да всё просто! – Кабан бухнулся на лежащую подле костра куртку. – Я этим болванам рассказывал про Лешего, который выходит по ночам к табуну и заплетает у лошадей в гривах косички. Кони эти становятся заговоренными. Тут кто-то из этих дундуков увидел тебя с Приветом и заорал. Вот все и ломанулись, как припаренные.

Остаток ночи мы провели втроем: мы с Толяным и Привет. Он пасся рядом. Остальные лошади фыркали в отдалении, еле видные в предутреннем мареве.

– Слушай, он к тебе привязался.

– Я к нему тоже привязался.

Больше Толик ничего не сказал.

Как-то Привета, как самого спокойного коня забрали на какие-то работы. Толька предложил мне поездить на Буяне. Я уже научился держаться в седле, поэтому, по мнению конюха, проблем быть не должно. Но проблема нашлась на пустом месте.

– Сперва надо надеть узду, потом засунуть ему в рот мундштук, и только потом растреноживать, – учил Кабан. – Это тебе не Привет, просто так не дастся.

– Посмотрим, – я благополучно надел на буянову морду уздечку, и что-то переклинило. Полез распутывать стреноженные передние ноги жеребца. Толян взирал на это молча, даже бровью не повел. Почувствовав свободу, Буян пошел по кругу, не давая засунуть себе в рот мундштук. Так он сделал кругов семь, совершенно меня измотав, и вдруг, наступив на мою ступню левой ноги, замер, как вкопанный. Как вкопанный – это как раз про этот случай. Я заорал, зверея от боли, но он стоял не шелохнувшись. Стягиваю с его морды уздечку, все равно, скотина, стоит. И если бы не Толька, я, наверное, помер бы от болевого шока. Он хватанул Буяна дубиной по крупу, и только после этого конь отпрянул в сторону. Охая, я похромал до лавки. Пальцы болели нещадно.

– Я же тебе говорил, сперва мундштук суй в зубы, потом растреноживай!

– О-ё-ё-ё-й! – голосил я.

– Скажи спасибо, что Буян не подкован, иначе опять угодил бы с переломом в больницу!

Боль отходила долго. Я понял тогда одно: каждый конь, как и человек, имеет свой характер. Есть злые, и есть добрые; есть веселые, и есть меланхолики; есть умные, но есть и тупые. Всё, как у людей.