Я, как Ваш великий соотечественник Гоголь, всю жизнь боюсь быть погребённым заживо, а потому, укладываясь спать, всегда кладу рядом с собой записку с предупреждением.

Я всю жизнь мучился от зубной боли. Однажды во сне мне явилась зубная фея и сказала, что от количества зубов во рту зависит моя плодовитость как писателя. И как я мог не поверить ей?! Ведь когда выпал последний зуб, я утратил возможность писать. Благодаря моим друзьям мне вставили искусственные зубы и – о чудо! – способность творить вернулась!

Меня считают чрезмерно самолюбивым и даже самовлюбленным. Господин Мармье, который сделал меня самым модным писателем Франции, в «Сказке моей жизни», где перечислены все мои триумфы и комплименты в свой адрес, увидел только тщеславие. А ведь там речь совсем о другом! Я хотел исповедаться перед миром не через сказки, а рассказать нелёгкую историю моей жизни глубокой прозой, понятной духовным людям. Даже друг мой Эдвард смеялся надо мной: «Ханс, разве Вы не можете хоть один раз пройти мимо зеркала, не посмотревшись в него и не строить «гениальное лицо»? Но я прощал ему всё, так как знаю, что он меня искренне любит и ценит.

Как бы мне хотелось, чтобы мы с Вами жили в одном городе, были закадычными друзьями и, встречаясь, подолгу разговаривали о том – о сём и хохотали. Уверен, что у нас с Вами было бы много тем для разговоров и шуток. Фру Мандерштерн поведала о Вашем потрясающем чувстве юмора и рассказала несколько историй, из которых меня особенно впечатлила одна, из Вашей послелицейской жизни, когда однажды на Невском проспекте Вам повстречался выпускник Царскосельского. Вы, увидав на нем лицейский мундир, спросили: «Вы, вероятно, только что выпущены из лицея?». – «Да, только что выпущен с прикомандированием к гвардейскому, – ответил лицеист и спросил: – Вы тоже воспитывались в нашем лицее?». – «Да». – «А позвольте спросить Вас, где Вы теперь служите?». Мне понравился Ваш ответ: «Я числюсь по России!». А ведь Вы тогда сказали правду, и никто Вас не упрекнул в тщеславии.

Пишу это письмо, хотя понимаю, что Вы его никогда не получите. Спросите: почему? Да просто мне отрадно знать, что явились мы с Вами на этот свет, чтоб другим от нашего творчества было немного светлее в жизни. Нам с Вами предначертано свыше, как правильно Вы сказали, «глаголом жечь сердца людей». Кланяюсь Вам низко.

Ваш Андерсен.

1 августа 1875 года, Копенгаген

Добрый сентябрьский день, дорогой Иван Николаевич!

Хотя он для меня не совсем добрый. Ялта, в которой я прожил более двух лет, не оправдала мои надежды. Сильно тоскую по России и не верю Крыму. Ни его море, ни его солнце и воздух не принесли ожидаемого облегчения. Болезнь отняла у меня даже возможность разговаривать с родными. С матушкой и братом Романом я теперь общаюсь с помощью разговорных тетрадей. Писать стал больше. Но это, увы, не картины. Врач мне разрешает работать не больше часа в день, более того – передвигаться из комнаты в комнату. Прописан строгий постельный режим. А зачем он мне нужен, если в постель я не могу взять холст, чтобы поработать хотя бы над этюдом?

Я чувствую постоянную потребность и силы работать, хотя чахотка всё больше парализует меня. В свои двадцать три года чувствую себя немощным стариком. Только наши с Вами встречи вливают в меня новые силы и надежды. Многие удивляются нашей с Вами дружбе, говорят: какая может быть дружба у людей с разницей в возрасте в тринадцать лет? Смешные люди! Причём тут возраст физический, когда душа не знает возраста?