После формальной и, непривычно быстрой, утренней проверки, капитан Бойчишин, провел опрос каждого, затем выгнал всех с помощью ярких выражений, на утреннюю зарядку, оставив только тех, кто непосредственно, явно или косвенно учувствовал в происшествии: четырех восточных братьев, которые пировали после отбоя вместе с Фарходом, дневального и одного иплеса – дежурившего по кухни.

Лица были помятые от бессонной ночи и крепленного красного. Ноги подкашивались. Желание спрятаться и забыться, обняв подушку, было написано на физиономиях. Глаза дрожали от напряжения, чтобы не захлопнуться, придавленные тяжелыми веками.

Только иплес, оказавшийся невольным участником, переминался с ноги на ногу и ожидал, что его отпустят на заслуженный отдых. Посуда блестит, уход за раненым уничтожил минуты заслуженного отдыха, и это веский аргумент, чтобы командир, отпустил его незамедлительно, в уютное объятие одеяла. Но кому сейчас легко?

Командир скользнул в кабинет, кивнул головой и, не скрывая раздражение, гаркнул:

– По одному!

Четверка, в замешательстве начала толкаться, сталкивая друг на друга привилегию быть первым. Дежурный по кухне был не против быстрее отстреляться и скрылся за дверью

Опустилась напряженная тишина и несколько пар ушей, навострилось, старясь расслышать, что происходит и, о чем говорят в кабинете.

Допрос прошел каждый.

Выслушав версии каждого участника злополучного ночного происшествия, Бойчишин собрал всех вместе и прослушал еще раз, перебивающих и дополняющих друг друга солдат. После чего он пришел к выводу – "Или все врут, или он сошел с ума".

Глубокий анализ беседы, не привел к новым заключениям. Выглядело все надумано и далеко от правды в связи рядом причин. Выходило, никто не виновен, а Фарход сам, по воле Всевышнего, переломал себе кости и пробил череп.

Из рассказа он узнал, естественно отказываясь в это верить, следующее:

«После отбоя, пять старослужащих восточного братства, скооперировались и устроили посиделки в помещении кухни. После распития вина, присланное из Баку, родственниками рядового Рахимова, заправленное в кружку Эсмарха или по-простому в грелку, дождались плов, и с удовольствием и приступили к трапезе.

Все шло, как и обычно, своим чередом, как вдруг: Фарход закатил глаза и стал задыхаться. Старший сержант Каримов, из Таджикистана не растерялся, так как прошел курсы медбратов на гражданке, и кинулся на помощь.

Предполагая, что ефрейтор подавился он: несколько раз стукнул Фархода между лопатками, затем обнял одной рукой через талию, наклонил его вперед, сжал руку в кулак – приложив его к верхней части живота, другой рукой охватил запястье на высоте желудка и, действуя руками, резким движением потянул его на себя несколько раз.

Можно было предположить, что неумелый и неотточенный прием, привел к этим трагический последствиям, если бы не продолжение. Что- то отбросило Каримова от Фархода. Фарход упал на плиточный пол и стал биться в конвульсиях.

Каримов, ударившись поясницей о край плиты, выгнулся дугой, стараясь дотянуться руками до ушибленного места, закрутил бедрами, затем согнулся вперед, оперившись руками в колени, и взвыл.

Рядовой, мывший посуду, испугался и повалил сложенные алюминиевые миски. Те с оглушающим грохотом рассыпались по кафелю, эхом отозвавшись по всей казарме. Солдаты кинулись на помощь мотающемуся по полу ефрейтору, но в страхе отскочили, когда тот поднялся в воздух до потолка и рухнул вниз, потом еще раз, и еще. Он поднимался и падал, калеча и раня себя.

Когда буйство невидимых сил прекратилось и, стонущей Фарход остался лежать неподвижно, сослуживцы попытались привести его в чувство. Они не сообщили о происшествии, так как, боялись неизбежной кары за распития спиртного, сильнее, чем за здоровье друга. Только за несколько минут до подъема, они решились доложить дежурному по части о случившемся.