– Тэээк, – сказал товарищ Молотов, увидев меня входящим в лабораторию, – что там Гиппократ говорил, напомнить?

– Врачу – исцелися сам, – вылетело из меня на автомате. – Но этот афоризм сейчас не работает… точнее работает, но в ненужную сторону.

– А это как? – заинтересовался он.

– Определяет, что у меня что-то не в порядке, а что именно, говорить отказывается, – пояснил я.

– Это бывает, – заметил Молотов, и в эту минуту дверь открылась и в лабораторию вошел товарищ Чазов.

– О, кто к нам пожаловал, – весело обратился он ко мне, – товарищ Балашов собственной персоной.

– Так точно, товарищ директор. – бодро ответил я, – поживешь с вами – научишься есть всякую гадость, как говорил товарищ Карлсон.

– Что случилось? – перешел он к делу.

– Был недавно в гостях у Джуны, – решил я расколоться до конца, – и сдуру попросил ее продиагностировать себя…

– И она нашла у тебя неизлечимый дефект, – продолжил эту мысль за меня Чазов. – Причем срок оставшейся жизни отмерила в 3 месяца, так?

– 6 месяцев, – уточнил я, – а в остальном все верно. Откуда знаете?

– Имел дело с Евгенией Ювашевной ранее, – рассеянно ответил он.

– Евгенией? – не понял я, – она вроде представляется как Джуна.

– Это творческий псевдоним, а по паспорту она Женя. Любит она народ пугать своими пугалками… так что там, говоришь, она у тебя обнаружила?

Я подробно пересказал все, что мне напророчила Джуна, после чего Чазов махнул рукой и сказал Молотову:

– Как обычно, по схеме номер два, – и вышел обратно в коридор.

– А что, – тут же поинтересовался я, – еще есть схемы номер один и три?

– Есть, Петя, – ответил Молотов, ласково глядя мне в глаза, – но вторая надежнее. Закрой глаза и расслабься, я тебе наркоз вколю.

––

Очнулся я оттого, что меня трясли за плечо…

– Уже все? – спросил я, пытаясь подняться с лежанки.

– Лежи-лежи пока, – осадил меня Молотов, сдирая резиновые перчатки, – минут пять-десять тебе сложно будет ориентироваться в пространстве.

– Все понял, лежу и не отсвечиваю, – покорился я, – диагноз-то когда огласите?

– Вот сейчас встанешь, мы все вместе пойдем в кабинет к Евгению Ивановичу, там все и узнаешь.

Бывали когда-нибудь в ситуации, когда над тобой подвешен топор? На тоненькой ниточке? Да и не топор даже, они в массе своей тупые, а лезвие гильотины, которое остро наточенное и наискосок такое. Если не, то могу сообщить – приятного в этом мало. Не сказать, чтобы совсем ничего приятного. Но я как-то сумел сдержать себя в руках и не раскисать раньше назначенного времени. Встал на ноги я через положенные десять минут – в стороны, конечно, водило слегка, но в терпимых пределах.

– Голова не кружится? – заботливо спросил Молотов, я покачал головой слева направо, – ну тогда идем, тут недалеко.

Чазов оказался свободен и мы быстро переместились из приемной в его необъятных размеров кабинет. Чай-кофе по случаю экстраординарных обстоятельств организовывать тут не стали, а перешли сразу к делу.

– Огласите приговор, Вячеслав Михайлович, – сказал Чазов своему подчиненному, а тот сразу вытащил из кармана листочек А4, сложенный вчетверо.

– Если коротко, Евгений Иванович, – начал доклад он, – то ни одного признака, указанного Джуной Давиташвили, подтвердить не удалось. А если совсем коротко, то ты, Петр Петрович, здоров, как бык… как племенной.

– Правда? – у меня с души упал камень размером с валун Синь-камень, что в Переяславе-Залесском. – Ошибки быть не может?

– Даю полную гарантию, – подтвердил Молотов, – ну если, конечно, пуститься во все тяжкие, неумеренно употреблять алкоголь и препараты, расширяющие сознание, тогда всякое может случиться. Но на данный момент все у тебя, Петр Петрович, в норме. Есть один моментик… – сделал он паузу.