Из-под паутины трещин на неё смотрят большие тёмные глаза. Нура смахивает пылинки с ресниц и проводит ладонью по щеке – простой успокаивающий жест, словно она хочет удостовериться: отражение не похитил злой демон. Это всё ещё она – Нура из Плавучей обители.

Дома, которого больше нет.

Теперь ей надо выжить на чужом острове, чтобы вернуться – или разыскать соседние племена, – но Нуре понадобится помощь, чтобы покинуть «окраину», как назвал её Сом. Помогут ли братья – вот что беспокоит. Она знает: бескорыстных людей немного на свете: прежде чем просить, нужно что-то дать взамен, но у Нуры ничего нет. Она не ведает, в каком направлении идти, и только голоса всплывают в памяти…

Внизу раздаётся шум.

– Скат пришёл, – поясняет Ёршик.

– А он… – Нура теряет слова и гребень. Поднимает брови, надеясь, что младший из братьев догадается, о чём она хочет спросить.

– Не бойся. Он не злой. Резкий иногда, но без него мы бы загнулись.

– Он старший?

– Они с Сомом это самое… ну, ровесники. Но Сом главный. Он нас собрал. И Крепость для нас отвоевал. И вообще – умный.

В голосе звучит уважение с толикой гордости: так мог бы говорить младший брат о старшем, связывай их кровная нить. Нет ничего важнее крови – так говорят кочевники. Нет ничего больше семьи.

Без семьи ты никто – та’хи-май, «отрезанный палец».

Именно так чувствует себя Нура. Стоило ли выходить живой из шторма, чтобы остаться одной?

Она делает вдох и прячет под ворот платья алую жемчужину – всё, что связывает её с прошлым – и будущим, по словам ведьмы те-макуту.

Приглушённые голоса становятся громче. Что-то грохает. Нура замирает, обращаясь в слух.

– То есть просто взял и привёл?

– Да погоди ты.

– Ёршик нашёл её, эту Никсу.

– И что?! Вы теперь всех без разбору в Крепость тащите? Пустое место глаза мозолит?

– Сядь. – Одно слово, брошенное Сомом, звучит как приказ.

Ёршик перегибается через перила, машет ей рукой, а затем скатывается вниз. Нура осторожно нащупывает ступеньки босыми ступнями. Сквозняк целует лодыжки.

– Нура, – зовёт Сом, – войди, пожалуйста.

Она перебрасывает за плечо недоплетённую косу и оправляет подол юбки. Ещё недавно ей в голову не могло прийти, что станет подстраиваться под чужие нормы, а вот же… «Мир говорит нам, – голос Сатофи призрачен и тих, – иногда медленно и по слогам, а иногда кричит что есть мочи. Советует или приказывает. Мудрый – прислушается».

В кухне ждут четверо.

Взгляд, встречающий Нуру, полон гнева. Отчуждения. Открытой неприязни. Скат сидит у окна, скрестив на груди руки. Он одет в чёрное: капюшон куртки и впрямь напоминает по форме морского ската, обнявшего плечи плавниками. Угольные волосы собраны в хвост на затылке. Запястья украшают широкие плетёные браслеты, а шею с левой стороны – чернильный рисунок. В ухе поблескивает медная серьга. Смуглая кожа – немногим светлее, чем у Нуры – выделяет его среди братьев. На сведённых от недовольства скулах ходят желваки.

Скат молчит.

Нура дышит глубоко. Сатофи говорил, у богатых имперцев есть особые клетки – аквариумы, – в которых они держат редких рыб, чтобы наблюдать за ними через стекло. Быть такой рыбой она не собирается.

– Кауа э'тиро, – произносит она отчётливо.

«Не смотри на меня».

Нура и сама не знает, почему переходит на родной язык, но Скат неожиданно легко отвечает:

– Ахау ма.

Только оседлые та-мери с восточных островов так выговаривают гласные.

«Заставь меня». Без вызова или насмешки, но во взгляде тлеют угли. Его лицо меняется, когда Скат замечает подвеску на шее Нуры. Долго, очень долго он не может оторвать взгляд от жемчужины.