Далее А. В.Петров замечает: «Несмотря на все выгоды такого взгляда, сохраняющего как реальность контакта, так и неизменность бога, сохраняется ряд вопросов: почему для получения контакта с тем или иным богом нужны определенные животные, растения, травы; почему призываемый одними именами бог является, а призываемый другими – нет? Традиционная магия, видимо, объясняла это в терминах принуждения. Неоплатоническая философия говорила о том, что боги „радуются“ специфическим именам и определенным вещам. Однако это лишь самое общее указание. Более подробно использование камней, растений и животных в магии объясняется в учении о „цепи“, связывающей богов, демонов, людей, животных, растения и камни. Для обоснования употребления особых имен применялось специальное учение об имени».194

Известно подробно разработанное Проклом, философом-неоплатоником V века н.э., учение о магических именах. В нем указывается связь между теургией и статусом имени в системе позднего неоплатонизма.

Цель теургии, категорически отличную от цели древней магии, сформулировал Ямвлих в своей знаменитой работе «О египетских мистериях» или «Ответ учителя Абамона на письмо к Анебону»): «…все магические действия лишь по видимости обращены на богов и демонов, но на самом деле они изменяют лишь человека и другие вещи материального мира, делая их способными для принятия божественного света, который всегда изливается на низшие вещи, однако не всегда может быть ими принят».195

В) Различия в характере обоснования магической практики.

Древняя магия использовалась для принуждения высших сил к помощи магу. Как мы видели выше, древние маги (шаманы, колдуны и т.п.) считали, что с помощью жертв и определенных манипуляций они могут склонить высшие силы (духов, богов, демонов и т.д.) не только прислушаться к их просьбам, но и выполнять их указания. «Оборотническая логика» (по Лосеву) или «партиципаиця» (по Леви-Брюлю) приводила их к выводу о непосредственной связи человека и высшей силы. С другой стороны, древняя магия признавала и использование высшей силой человеческих тел (одержимость) для неких непостижимых высших целей. Так, у северных народов вплоть до ХХ в. было известно массовое «мерячение», когда целые деревни становились одержимыми.196

Непосредственное взаимодействие профанного и сакрального миров, их тесное сосуществование в древней магии позволяло проводить немыслимые для позднейших исторических периодов обряды и ритуалы. Человеческие жертвоприношения, как представляется, связаны именно с подобным мироощущением. Жрецы древних ацтеков, извлекавшие из груди жертвы еще бьющееся сердце, были убеждены, что их богу необходим именно такой обряд. Можно предположить, что в тех магических обрядах и религиозно-магических церемониях, в которых предполагается, что бог в своем обличии или в виде тотема прямо и непосредственно опускается на землю, человеческие жертвоприношения наиболее вероятны. (Бог Мардук нисходит с неба и даже живет в подготовленных чертогах на вершине зиккурата и т.д.)

С точки зрения этногенеза, подобное мироощущение целостности бытия, в которой человек является непосредственным «промежуточным звеном» между «верхним и дольним», характерно для фазы подъема этноса, когда воодушевление вновь сформированной этнической общности проявляется и в чрезвычайном, ничем необъяснимом магическом оптимизме. Особенность традиционной культуры, бережно сохраняющей почти в неизменном виде исходные магические ритуалы и обряды в течение веков, позволяют видеть их в уже трансформированных направлениях магии позднейших периодов, когда они вовсе теряют исходный смысл и производятся «механически», становясь вдвойне таинственными. (Кстати, для самих магов, колдунов и шаманов исходный «смысл» древних обрядов открывается в трансах, мистических опытах, «полетах», когда исчезают пространство и время и необходимое «знание» дается непосредственно. Но поскольку это «знание» несказуемо, то для внешних наблюдателей ритуалов их истинный смысл так и останется нераскрытым.)