Послышался радостный смешок. Мне наконец вспомнился молодой, смешливый фабричный служащий. Вспомнил, как пришёл он в щегольской вышитой косоворотке, которая, как выяснилось, стыдливо прикрывала огромную багрово-синюю флегмону на шее. На вопрос, отчего он раньше не пришёл, Прокудин криво улыбнулся и ответил, что было недосуг. Авдотья Саввишна препроводила его в операционную, а я стал готовиться.

Флегмона выпирала под багровой кожей, словно кролик, проглоченный питоном. Она спускалась в надключичную область и при прорыве грозила проникнуть в средостение. Вскрыв и опорожнив гнойник, я начал промывать полость двуокисью водорода, тщательно исследуя её границы. Прокудин, почувствовав облегчение, стал болтать не умолкая. Я узнал, что домашние его несколько дней отговаривали идти в амбулаторию и, наоборот, позвали бабку-шептунью, которая бормотала над ним два вечера, водила сухой полынью по шее, да всё без толку! А теперь ему ход на фабрику закроют на пару дней, а без него с новой рудой натурально напутают, а Федька, чего доброго, сопрёт «жёлтую землицу» – уж очень красивые кристаллы, чистый мёд. Да и денег за два пропуска не заплатят. А деньги им с новой рудой платить стали больше.

«Экий болтун, – незлобиво обругал я его, устанавливая дренажи. – И вот теперь он весел и здоров! Что для врача может быть лучше, чем весёлость выздоровевшего пациента?!»

– Прокудин, голубчик, я с предписанием! Учинить досмотр на предмет санитарных норм, – с ещё большей весёлостью соврал я. Настроение у меня по-прежнему было приподнятое, а чувство безнаказанности подогревало во мне энергию авантюрности.

– Евгений Сергеевич, не могу-с! – извиняющимся голосом зачастил Прокудин. – Не обессудьте, не могу-с! А с предписанием вы завтра прямиком к управляющему. Нет-с! И завтра никак нельзя-с! Просто никакой возможности!

– Как же быть, Прокудин? У меня предписание срочное, не терпит отлагательства!

– Евгений Сергеевич, Христа ради, не могу-с! Изволите видеть: цербером заделался, рычу аки пёс! Полиция – в отсутствии, людей не хватает для охраны, вот господин Самохин и распорядились. Только специальные поезда пропускаем-с!

Окошко захлопнулось.

– Да что мне за дело, коли у меня предписание! – крикнул я в глухо запертую калитку.

Тишина была мне ответом.

Утром следующего дня я успешно провёл герниотомию и был очень горд собой, поскольку анестезию по методу доктора Вишневского провёл блестяще, в результате чего дьячок всё время хирургического пособия проспал, а следовательно не докучал пением покаянных псалмов, которыми он всю ночь донимал бедную санитарку. На выходе из операционной ко мне устремилась Авдотья Саввишна и сообщила, что с железнодорожной станции привезли упавшего с платформы.

– Нашли аккурат за десять минут до прихода поезда, – невозмутимым голосом приговаривала фельдшерица, сопровождая меня в смотровую. – Достали, слава тебе, Господи, а так бы прямиком к Луке на стол. А как же, по частям – и прямиком на стол! Спасибо господину жандарму. Не испугались. Сами спустились на рельсы. Достали парнишку.

Я остановился как вкопанный. Жандарм? Митьков вытащил бедолагу из-под колёс поезда? Невероятно!

На белоснежной простыне лежал Сенька Никифоров, аптекарский помощник. Рядом с лежанкой неподвижно застыл в позе античного стража неуловимый господин в чёрной тройке. Тот самый, из жандармских. В углу на табурете расположился Николай Арнольдович. Мундир его был испачкан, сапоги «припудрены» дорожной пылью, лицо измучено усталостью. Лишь по-прежнему весело поблёскивали глаза.

– Вот-с, Евгений Сергеевич, не знали, не гадали, нашли мальчонку, – удовлетворённо проговорил Митьков. – Гляжу, лежит на путях, ждёт свою смертушку. Я вначале подумал: самоубийца, как героиня графа Толстого, а потом нет! Не двигается и не откликается. Оказался живой, но без сознания. Может, головой при падении ударился?