– А, это вы, – скрипучим голосом произнес Нэк, и лоб его тут же с глухим стуком ударился о дерево.

– Уж так увлеклась, – продолжал Бейтер; очевидно, он все-таки был не столько пьян, сколько глуп. – Твоими приключениями, конечно. Я слыхал, она тебе этот – как там она его называет – «сезонный билет» сделала?

Действительно, вскоре после того, как в «Уховертке» напечатали первую часть, Мэтью в контору пришло приглашение на изящной бумаге. Он не собирался им воспользоваться, но предложение оценил.

– Твердолобый, ты же читал про Мэтью Корбетта? Если бы не он, мы не могли бы сейчас спокойно ходить ночью по улицам! Даже пойти выпить или перепихнуться не смогли бы. Да, Полли теперь о нем только и говорит, – сказал Бейтер, и голос его немного посуровел. – О том, какой он джентльмен. Какой умный да какой благородный. Как будто мы, остальные мужики, – шваль какая-нибудь, а она нас только терпит. Мы шваль, ни на что не годная, зато про него эта потаскуха часами может трендеть!

– Да выдумки все это, вранье, вот что я вам скажу! – заявила растрепанная толстуха, облаченная в колбасную кожуру, которая тридцать фунтов тому назад была платьем. – Кто бы это живым остался, когда с пятью десятками дерешься? Верно, Джордж?

Ответа не последовало, тогда она пнула ногой табуретку под одним из посетителей, находившихся в бессознательном состоянии, и тот глухо застонал.

– Пятью десятками! – Диппен Нэк снова приподнял голову.

От такого усилия на его румяных, как у херувима, щечках заблестел пот. Правда, Мэтью считал, что в констебле больше от беса, чем от ангелочка. Он был невысокого мнения о человеке, способном украсть ключи от тюрьмы и пойти ночью мочиться на заключенных.

– Врут, сволочи! – продолжал констебль. – Я вот гаденыша Эванса повязал и Корбетту жизнь спас, а меня в этой газетенке даже не упомянули! Еще и ножом в руку за свои старания схлопотал! Несправедливо это!

Нэк издал сдавленный звук, будто вот-вот заплачет.

– Ясное дело, Сэм, брешет он все, – сказал Твердолобый, отхлебнув из кружки, – зато приоделся нарядно. Годный костюмчик – как раз такому умному петушку пощеголять. Во сколько он тебе обошелся?

Произносил это Твердолобый, уставившись в свое пойло.

Мэтью, кажется, начинал понимать, зачем Грейтхаус притащил его сюда – не куда-нибудь, а в эту таверну, где, как ему было известно, два человека погибли в жестоких драках на этом вот полу, похоже, больше залитом кровью, чем бренди. Поработав секретарем у мирового судьи Натаниела Пауэрса, Мэтью также знал, что и сам Лайонел Скелли не прочь иногда применить физическую силу: однажды хозяин таверны отрубил посетителю руку топором, который он держит за стойкой. В общем, таскать монеты из ящичка, служившего в этом заведении кассой, – дело рисковое.

На вопрос Твердолобого ответил Грейтхаус:

– Куда дороже, чем следует, как по мне.

Повисла тишина.

Боскинз медленно поставил кружку на стойку и воззрился на Грейтхауса. Теперь уже Твердолобый совсем не казался очень пьяным или чересчур глупым, – видимо, и того и другого в нем было сейчас в самый раз, чтобы запалить фитиль. Кажется, он был даже весьма уверен в своей способности кого-нибудь изувечить. Да что там, ему уже просто не терпелось.

– Я с нашим юным героем говорю, – сказал он. – А не с тобой, старичок.

Так, подумал Мэтью, сердце его забилось чаще, а в животе стало неуютно. Ну конечно. Этот сумасшедший, этот маньяк привел его сюда, чтобы подраться. Мало того, что Мэтью, не щадя себя, учится фехтовать, чертить карты, стрелять из кремневого пистолета и ездить верхом; мало того, что он осваивает другие подобные искусства, необходимые в их профессии, и преуспевает в них. Так нет же, он, видите ли, недостаточно быстро усваивает премудрости этого бессмысленного занятия, навязанного ему Грейтхаусом, – «кулачного боя». «Помни, – много раз говорил Грейтхаус, – сначала дерешься умом, а потом – мускулами».