Когда Мишка спел ещё несколько песен, закончив лирической «Тёмная ночь», его начали просить рассказать чего-нибудь из армейской жизни. Рассказывать про свои подвиги парень не любил, а потому начал, как обычно, отговариваться. Тогда компания, будто сговорившись, посмотрела на Дусю. То, что парень был к ней неравнодушен, было для всех очевидным, и её влияние на героя также нельзя было не заметить. Девушка покраснела и несколько смущённо и робко произнесла:

– Миш, ну пожалуйста, расскажи что-нибудь.

Тот с укоризною взглянул на Дусю, как бы говоря: «Ну зачем ты заставляешь меня делать то, что мне не нравится» – однако отказать был не в силах и просьбу девушки удовлетворил. Служил Мишка в разведке. В окопах ни ему, ни его сослуживцам из разведвзвода отсиживаться не приходилось, а потому ему было что поведать молодёжи, которая, к счастью, не видала всего того, что повидали они, делая вылазки за линию фронта. Рассказывая о том трудном периоде своей жизни, парень, тем не менее, никогда не хвастал своими подвигами, но всячески старался выделить заслуги своих соратников. Ребята и девчата слушали затаив дыхание, иногда задавая вопросы. Мишка степенно, как повидавший жизнь старик, отвечал на них, а когда возобновлял свой рассказ, то не забывал украдкой заглянуть в восхищённые Дусины глаза. Когда вечерние посиделки подошли к концу, а на звёздном августовском небе появилась полная луна, все начали потихоньку расходиться. Бывший солдат закинул, словно автомат за спину, выполнившую на сегодня свою работу боевую подругу – гармонь. Вот только сегодня не ушёл, как в прежние дни, домой, а наконец-то отважился предложить Дусе проводить её. Та, уже давно мечтавшая о таком предложении, с удовольствием согласилась. Парочка молча пошла по неровной сельской дороге. Обоим сейчас было так хорошо и приятно от того, что они, наконец-то, вместе, что говорить о чём бы то ни было совсем не хотелось, хотя в голове у каждого крутились тысячи прекрасных слов, готовых сорваться с языка. Мишка провёл девушку до ворот её дома, и они ещё долго болтали до тех пор, пока одна из створок не приоткрылась и оттуда не появилась голова матери.

– Дусенька, девочка, – тихо проговорила она, с укоризной взглянув на парня, – иди домой, папа уж серчает.

– Хорошо, мама, уже иду, – девушка бросила прощальный взгляд на Мишку и, улыбнувшись, поспешила вслед за матерью.

На следующий день всё повторилось, а потом и на следующий, пока их прогулки под луной не стали нормой. Теперь маленькая проныра Галинка называла их не иначе как «жених и невеста», на что Дуся притворно злилась и шутливо пыталась догнать малявку, чтобы отшлёпать. Это доставляло радость младшей сестрёнке и оживляло приятные воспоминания о встречах с Михаилом у старшей. Отец больше не ругался, лишь строго поглядывал на дочь, когда та возвращалась, по его понятиям, уж слишком поздно, а мать прятала улыбку, тихонечко радуясь за свою старшенькую дочь.

В один из вечеров подогреваемый пламенем своих чувств и подгоняемый ритмом своего влюблённого сердца Мишка бодро шагал к месту встречи со своей возлюбленной. Вдруг его окликнула молодая черноволосая девушка, стоявшая возле двора, мимо которого он проходил. Мишка не раз видел её на сельских молодёжных посиделках, и она так же, как и многие другие девчата, бросала недвусмысленные взгляды на музыканта. От взглядов этой девушки у парня по спине почему-то всегда пробегала непонятная, еле заметная дрожь. Звали девушку несколько необычно – Гертруда, и была она не местная, а из немецких переселенцев, приехавших в их село накануне войны в сорок первом году. Все приезжие семьи местное правление совхоза обеспечило жильём. Ей с матерью тоже выделили старенький домик, где они и проживали до сих пор. Во время войны, когда германская армия оккупировала Донбасс, все немецкие семьи уехали в неизвестном направлении, а Шульцы – такая фамилия была у матери с дочкой – каким-то чудом задержались. За всё время оккупации немцы, как ни странно, не проявили к этим женщинам никакого интереса, как, впрочем, и советское НКВД в послевоенное время.