Грозный начальник вдруг широко улыбнулся, достал из коробки папиросу, закурил и, выпуская к потолку клуб душистого дыма, укоризненно покачал головой.

– Вот никакого у тебя почтения и страха перед начальством, а перед тобой, по-армейски если, генерал-майор сидит. А вот тебе, видно, выше армейского лейтенанта никогда не бывать… Ладно… А пригласил я вас, господа, чтобы сообщить пренеприятное известие… Белогорцева, откуда слова?

– «Ревизор» товарища Гоголя, товарищ старший майор!

– Вот, Васильев, она – знает… – Горобец тяжело вздохнул и враз посерьезнел. – Предстоит задание… В тылу врага, понятное дело. Язык вы все знаете. Задание важное, и, не буду скрывать, опасность там большая. Невероятная, можно сказать. Шансы есть, но… В общем, кто чувствует неуверенность, ну там, болезнь какая или просто сомнения, – шаг вперед. Дело добровольное…

Четверка как-то враз подобралась, с лиц испарилась минутная легкая расслабленность, и все вновь замерли по стойке смирно. В кабинете повисла чуть напряженная тишина, затем Горобец прихлопнул крепкой ладонью по столу и удовлетворенно подытожил:

– Ну что ж, иного я и не ожидал… Лейтенант, ведите группу, готовьтесь. Свободны!

…Когда в коридоре затихли шаги бикбаевской четверки, Горобец устало поднялся и подошел к окну. Думая о чем-то своем, пару минут рассматривал пожелтевшую березку, тихо грустившую во дворе, затем неожиданно спросил:

– Васильев, а тебе девочку не жалко?

– В смысле? Простите, не понял…

– Да все ты понял! Вся база знает, что у вас с ней роман – это если по-культурному. А если попросту, то спишь ты с ней… А ведь в группу ты ее включил! Так не жалко девку, нет?

– Я, товарищ старший майор, всякие шуры-муры с делами не путаю, – холодно ответил сержант, собирая со стола папки с личными делами. – Девкой она станет, когда мы немца разобьем, а пока она боец Красной армии – и боец отличный. Она лучшая наша связистка, да и на той стороне вполне могут сложиться ситуации, когда женщина может очень даже пригодиться, – например, часовой на любом объекте в мужика без раздумий стрелять начнет, а красивую девушку охотно подпустит…

– Ну что ж, резонно… Только неправильно это. Мы с тобой в теплых кабинетах чаи будем гонять, а она в тыл к немцам полетит… Неправильно.

– Николай Тарасович, как-то даже не ожидал от вас… Если все генералы в окопы кинутся и геройски погибнут – лучше будет? Каждый делает свое дело, товарищ генерал-майор…

Восточная Пруссия. Лагерь для военнопленных

в районе Просткена

Казенные кабинеты, наверное, в любой стране выглядят примерно одинаково: те же столы, стулья, лампы и письменные приборы, обязательная громада угловатого железного монстра, именуемого красивым словом «сейф». Разве только портреты на стенах разные – в этом, например, висел большой портрет «рейхсканцлера и великого фюрера германской нации» А. Гитлера. Фюрер был величествен и мрачен, словно решительно не одобрял происходящее в этом зарешеченном кабинете, – вместо того чтобы безжалостно уничтожить какого-то там нацмена-унтерменша, с ним беседовали.

За столом расположился полноватый майор, чуть в стороне, закинув ногу на ногу, сидел более молодой мужчина типичной арийской внешности, в зеленоватом мундире вермахта с погонами капитана – словно только что сошедший с пропагандистского плаката ведомства господина рейхсминистра Геббельса. Майор отнял взгляд от каких-то бумаг на столе и холодно-изучающе, с оттенком легкой брезгливости, принялся вновь рассматривать допрашиваемого, безучастно сидевшего на табурете напротив. Прежде чем задать первый вопрос, майор сделал небрежный знак стенографистке, с готовностью нацелившейся отточенным фаберовским карандашом в блокнот.