– Да, это, пожалуй, мне понятно. Наш, как ты говоришь, сленг, особенно бульварно-газетный, лично меня иногда доводит до тошноты. И русскому человеку полюбить и почувствовать некую заповедную прелесть церковнославянского языка – это нормально. Ну, хорошо, а как изменился твой образ жизни? Грешить совсем перестал? – снова в ее интонации появилась лукавинка.

– Меняюсь. Постоянно меняюсь. Когда готовишься к исповеди, пишешь на листок все свои грехи. А потом их надо священнику все перечислить. И не дай Бог какой-нибудь замолчать… Тогда вся исповедь не будет принята. Это ведь священника можно обмануть, а Того, именем Которого он, грешный иерей, отпускает грехи, – уже не обманешь. Когда я сначала ознакомился с перечнем грехов (вроде расшифровки каждого смертного греха), я просто ужаснулся! Да мы шага безгрешно не ступаем. Все наше мирское поведение соткано из греха. Но кто ощутил себя грязным, тот уже стремится отмыться. Это становится потребностью…

– Значит, сейчас ты на меня смотришь как на грязную… Ой, позор-то какой! – лицедейски возгласила она, но ноги на пол опустила и юбку одернула.

– Не волнуйся, все не так уж трагично, – мягко улыбнулся Андрей. – Грех – это болезнь души. Ну, не перестает же мать любить своего ребенка только потому, что он заболел. Она лечит его.

– А ты будешь меня лечить? – уже без своего обычного мяукающего кокетства совсем по-детски спросила она.

– Если только ты сама этого захочешь.

– Андрей… Андрюш, ты простишь меня? – жалобно и тихо пропищала она.

– Прощу… Давай, признавайся! – снова улыбнулся он.

– А я ведь тебя прикадрить хотела… – прошептала она, спрятав глаза.

– А я знаю.

– Ты простишь? – робко подняла она потемневшие глаза.

– Уже простил. Я когда-нибудь расскажу тебе, чем христианское отношение к людям отличается от языческого.

– Почему не сейчас? Мне уже интересно.

– Сначала пусть в тебе уляжется то, что мы тут с тобой наговорили. Все это очень серьезно и непросто. Хоть и звучит довольно обыденно на первый взгляд. Да и спать уже пора – ночь на дворе.

Они разошлись по комнатам. Андрей повесил на восточную стену свою походную икону-складень, встал на колени…

Утро началось со звонкого крика Иришки: «Дядя Андрей! Пойдем купаться!» Андрей потянулся к часам – всего семь. Ну да, ребенок привык к восьми часам приходить в детсад. Мама пробовала утихомирить дочку, но она уже вприпрыжку бегала по двору с мячом и громко смеялась солнышку, небу, цветам и всем-всем.

Через полчаса все жильцы дома спустились в просторную столовую, где большой стол был накрыт к завтраку. Неугомонная Лида успела наготовить в такую рань столько всякой всячины, будто всю ночь не ложилась.

– Ну, зачем же столько всего? – урчал Андрей, запивая горячий бутерброд кофе.

– Я всегда говорил ей, что с утра организм еще не проснулся и его нельзя насиловать, – вторил ему Юрий, доедая вторую тарелку овсянки с джемом.

– Скромнее надо жить, господа, – с набитым омлетом ртом пыталась возмутиться Алена.

– А мне нравится! – прозвенела Иришка, вылизывая остатки домашнего йогурта из вазочки.

– Кофе, чай: зеленый, черный, красный? Может, сыра? У меня «Адыгейский», брынза, «Эмменталь»… – не унималась хозяйка.

После завтрака Юрий провел брата в свой кабинет. Никто, кроме хозяина, входить сюда не имел права. Даже уборку помещения делал он сам. Кабинет представлял собой просторную комнату, оснащенную компьютерами, телефонами, факсами; стены заставлены стеллажами с книгами на все случаи жизни, украшены картинами, в углу тихо журчал струями фонтанчик; имелись здесь и телевизионная видеодвойка с музыкальным центром.