Мишке нравилось смотреть, как старухи пряли. Нитка бежала нескончаемым ручейком, и ровными рядками наматывалась на веретено. Пучок кудели, или шерсти становился меньше, а веретено от нитки толще. Руки старух работали автономно, сами по себе. Они даже не смотрели на то, что прядут. Сидели и разговаривали, вспоминали. А руки работали. Приходили две, три, иногда больше прабабушкины подруги, зажигалась керосиновая лампа, в избе становилось уютно и спокойно. Мишка усаживался у печки, или на сундучёк, смотрел и слушал. Старухи всегда что ни будь рассказывали, не для Мишки, вообще не для кого. Просто что-то говорили, а он слушал, и смотрел, как бежит нитка, или как горит огонь в печи. Разговоры, как правило, были о былых временах, о том как жили раньше, до советов. О том, какие были вкусные баранки в лавке у Тихомировых, а Васильевы торговали лучшим сахаром. Сахар продавался головками, по пол-пуда. О том, что Абрамовы качали больше всех мёда и сад у них появился у первых, но это баловство. А вот рожь у них была всегда не очень, да и хозяйство по тем меркам так себе, всего пять коров, лошадь вообще одна.

Вот Кулик хозяйство вёл справно, несмотря на то, что мельник, со всеми делами управлялся. И земля у него была и скотины полный двор. Мать его, бабка Анисья до смерти всё в руках держала, самое крепкое, пожалуй, хозяйство в деревне. Кулик сидел тут же, это был Мишкин прадед, но в разговоры не встревал, скорее всего и не слышал, так как был сильно глуховат. А может просто не хотел влезать в старушечьи разговоры. Потом вспоминали Афоньку Бодрова, которого бык забодал, но это уже при колхозе.

Ещё запомнилось Мишке рассуждение одной соседки по прозвищу Керсаниха, о политике, о мировой политике, но в масштабах деревни. Керсаниха рассуждала так:

– Все беды начались с японской. Помните, до японской в солдаты забрали одного Ваньку Абрамова. Так от этого деревне никакого убытку и не случилось. Про Ваньку и забыли все, до той поры пока он не вернулся, через двадцать годов, да взял в жёны Химку рябую, старую деву. А крестьянствовать так и не научился потом, хоть и в деревне вырос. Сад посадил, да пчёл завёл, разве это дело? С ружьём ещё баловался, за охотой всё ходил, срамота.

В деревне так и говорили, не «на охоту», а «за охотой». Дальше Керсаниха продолжала рассуждать:

– На японскую пятерых забрали, Васька Васильев сгинул, а Митрей Васильев без ноги пришёл. А уж как германская началась, почитай через одного подобрали, осиротили деревню. Мужиков не вернулось четверо, а кто вернулся израненный. Вон Кулик твой – обращалась Керсаниха к Мишкиной прабабке – в голову раненый пришёл, оглох. Хорошо руки-ноги целы. А уж как вторая германская, тут уж и совсем пропала деревня. Правда это опять уж при колхозах.

Про колхозы старухи говорить не любили. Эта тема, не то что вообще не обсуждалась, а как-то обрывочно. Вспомнит кто-то, какой-то эпизод, или случай и все надолго замолчат.

В дальнейшем, воспроизведя в своей голове отдельные реплики и краткие рассказы о становлении колхоза в деревне, сопоставляя различные факты, мнения, у Мишки сложилась ясная и полная картина, как это всё было. Об этом он больше узнавал от своих более молодых предков, бабушки, дедушки, их братьев, сестёр, и просто ровесников. Они были поколением первых колхозников. А поколение прадедов, всё-таки были ещё настоящие до колхозные крестьяне.

4.

Деревня жила свободной крестьянской жизнью более ста лет. Серьёзно на её жизнь не повлияли никакие катаклизмы. Даже войны, в которые время от времени вступала Российская империя на укладе деревенской жизни сильно не отразились. В японскую, первую мировою и гражданскую потеряла деревня пять мужиков. Но за счёт того, что семьи были большие, хозяйства крепкие, народ работящий, значительных перемен не произошло. Революции, что февральская, что октябрьская, вообще как-то прошли незаметно, стороной. Их вроде и не заметили. Делить было не чего, давно всё поделено, налажено и упорядочено. Возможно по тому, что деревня была лесная, труднодоступная, возможно потому, что маленькая, ни о каких продразвёрстках, тем более голоде в деревне не ведали. По крайней мере, разговоров об этом не заходило.