Дубровский выходит. Я к нему:

– Когда я буду играть?

– Не надо играть. С.З. мне уже всё рассказал. Приезжайте. –

Оказалось, что Дубровский был аспирантом С.З.! (Тот потом рассказывал, что Д. играл у него Пассакалию Генделя в редакции С.З. – очень трудную «штуку»)…

…Ну, а первую зарплату за два месяца гастролей я получил… мешками «золота». В кассе сказали, что других денег нет (!?)

С трудом и с опаской, конечно, шёл я во владимирский областной банк. Боялся, что брюки мои упадут под тяжестью мешков на самой центральной улице города, улице Ленина, около знаменитого Владимирского собора с мощами Александра Невского. Там, где вид открывается на сорок километров вдаль и вширь…

…Но я смог! Я дошёл!..

И гордо вынимал из широких штанин красивые чёрные кожаные мешочки с железными рублями. По двадцать штук в каждом. Итого 25 мешочков, т. е. 500 (пятьсот) рублей! После ежемесячной повышенной стипендии, – 35 РЭ, – в «консе»?!!

…Ну и погуляли мы тогда!!..

Консерваторская жизнь забурлила, затянула.

На третьем курсе, по-моему, в октябре, – шёл я на занятия к своему любимому Сергею Захаровичу Асламазяну.

Поднимаюсь на второй этаж. Дальше мне – налево. Оставался один только шаг…Вижу – какой-то старичок громко спорит со старушками-дежурными. Я на последней ступеньке. Он, оборачиваясь ко мне:

– Вот Вам, молодой человек, виолончель нужна?

– Мне – нет (у меня «Вильом» в руках). Но я знаю студентов, которым нужна.

– А вот они не разрешают мне объявление о продаже повесить!

– Давайте пройдём в соседний коридор, и Вы мне всё расскажете.

– Хорошо.

– Слушаю Вас внимательно.

– Я хочу продать виолончель работы Джованни Гранчино и в придачу к ней смычок работы Вильома.

Для меня имя «Гранчино» ничего не говорило, а как Вильом делал смычки, я не знал.

– А сколько Вы за неё хотите?

– Я не знаю. Но в 1880 году мой папа, – он был аптекарем, виолончелистом-любителем, – заплатил за неё 1000 золотых рублей. Ну сейчас, конечно, меньше. Рублей 800… – Я долго перед тем уговаривал его назвать цену. Но после этих его слов был поражён таким сравнением! У меня аж дух захватило! Это был «его величество случай!», как говорил мой папа.

Пётр Анатольевич Сливчанский рассказал мне, что отец его был страстным любителем красивого виолончельного звука. И собрал неплохую коллекцию: Страдивари, Гварнери, Гранчино. И Страдивари, и Гварнери он потом просто подарил. Крупнейшему русскому виолончелисту начала 20-го века Беляеву. А Гранчино оставил сыну, чтобы играть учился.

В 1915 году П.А. поступил в музыкальную школу при Петроградской консерватории. Война, Революция, Гражданская война. П.А. вступил в Красную Армию. Но с виолончелью (!) Возил её в обозе и старался при первой же возможности поиграть.

С Красной армией П.А. дошёл до Дальнего Востока и прожил там 50 лет. На виолончели играл примерно раз в неделю, чтобы звук не заглох. Давно вышел на пенсию. Сейчас вернулся в Москву, к сыну. К моменту нашей встречи (осень 67-го) ему было 83. Маленького роста, крепкий, лысый – такой старичок-боровичок.

– Я хочу, чтобы виолончель моя звучала, деньги мне не важны, – сказал Пётр Анатольевич.

– У меня к Вам большая просьба – не вешайте нигде объявлений. Скажите Ваш телефон, и я обязательно позвоню.

– Хорошо.

Это было, как озарение. Я «Не» записал его телефон. Просто запомнил: Б 9 – 25 – 25 (действительно просто). Как же это меня выручило потом! П.А. мне торжественно обещал объявлений не вешать. Мы попрощались.

Я сразу же поднялся на третий этаж, в мастерскую струнных инструментов. Там работал Анатолий Кочергин (впоследствии – главный хранитель Госколлекции СССР). Он только что вернулся из Парижа, где 2 года стажировался у знаменитого мастера Ватло.