Моя очень близкая американская подруга Этель Палмер (ныне миссис Ширли Морган из Принстона) и её брат Карлтон Палмер только что отбыли после посещения нас в Троицком, а я, убедившись, что они благополучно добрались до Петрограда, вернулась к тихому пребыванию в деревне, и тут пришло известие, что началась война и полк моего брата должен в очень скором времени отправиться на фронт. Итак, мы с Маззи в спешке помчались в Петроград, прибыв как раз вовремя, чтобы проводить Мики. Мне не дано забыть то раннее утро на Шпалерной, где выстроились эскадроны Кавалергардского полка, готовые к отправке. На них было так приятно смотреть, они были так полны жизни, так храбро рвались в путь – только для того, чтобы вскоре вернуться назад мёртвыми или искалеченными!

Через пару дней я присоединилась к Красному Кресту, приступив с самых азов к подготовке в качестве военной медсестры: отмывала полы, разжигала кухонные плиты, выполняла всю наиболее грязную работу, которую нам поручали намеренно, дабы посмотреть, выдержим ли мы. Вначале нас было около трёхсот, однако лишь девяносто две смогли продержаться до конца – настолько суровыми и бескомпромиссными были требования. Но мне стало так интересно, что как только моя короткая военная подготовка закончилась и экзамены были благополучно пройдены, я перешла на курсы повышения квалификации сестринского дела, а затем и на стандартное врачебное обучение. В течение восьми лет я училась, сдавала экзамены и работала в главном петроградском госпитале, а также в Варшаве и на фронте, где была награждена за самоотверженность в боевых условиях. Все эти годы я обитала при госпитале, отказавшись от своей прекрасной квартиры, прислуги, красивой одежды и всего прочего, поскольку душой и сердцем принадлежала работе. Родителей мне удавалось увидеть только в редкое свободное время, если представлялась возможность забежать и провести с ними часок. Когда разразилась революция, я находилась в госпитале, трудясь и периодически делая записи в дневнике согласно привычке, выработанной с семилетнего возраста. Все мои дневники так и остались в России (если не были кем-то найдены и уничтожены) – все, кроме "Дневника Революции", который был сохранён и передан горничной моей матери Татьяной доктору Голдеру, доставившему его мне, когда я уже была в Лондоне. У дневника отсутствует начало, и первая запись в том блокноте, который удалось вывезти, датируется 20-ым февраля 1917 года.

Фотография демонстрации в Петрограде (июль 1917-го года)

Ирина Скарятина – от первого лица

Понедельник, 20 февраля (5 марта)17

Сегодня утром в диспансер доставили молодую женщину в состоянии крайнего истощения. Она упала на улице в обморок, простояв перед этим всю ночь в "хлебной очереди" и боясь потерять своё место, если отойдёт отдохнуть хотя бы ненадолго, ведь дома её ждали двое голодных малышей, которым она не могла дать ни кусочка хлеба, пока не разживётся им в пекарне. Её бедное пальто было изношено, и она, судя по всему, ужасно замёрзла … И неудивительно, ведь на улице жуткий холод и дует резкий ветер, от которого у меня чуть не перехватило дыхание, когда я бежала через двор госпиталя в хирургическое отделение. Бедняки в диспансере горько жалуются на лишения, которые им приходится терпеть. Все они твердят одно и то же: дров мало и они до́роги, хлеба не хватает, а эти невыносимые очереди за ним страшно изматывают. Действительно просто чудовищно видеть перед каждой пекарней бесконечную цепочку людей, топающих ногами и размахивающих руками в тщетной попытке согреться. Некоторые из них смеются и шутят, но в основном преобладают печальные и встревоженные лица, на которых безошибочно угадываются признаки слабости и голода. Трагизм такого положения дел заключается в том, что ситуация, похоже, становится всё хуже и хуже без каких-либо перспектив на возможное облегчение. По причине всех этих напастей рабочие начинают приходить в сильное беспокойство, и сегодня на Путиловском заводе и других фабриках произошли стачки.