Егор вытащил полиэтиленовый пакет из-под обеденного стола, где организовал тайничок для дневниковых записей, но потом передумал и сунул пакет обратно под стол.

– Не, – проворчал он, – бредни о нашей мрачной житухе вряд ли будут уместны в моей романтической истории. Надо будет сжечь записи.

– Встреча в детстве с Царь-девицей, – напомнил Сценарист с нетерпением.

– Да-да, – встрепенулся Егор и продолжил, начатый рассказ в ресторане:

– Посёлок Рускинская отстроили в советские времена. Местные партийцы пытались приучить к осёдлой жизни местный народ – хантов, манси, ненцев. Хотя я лично не принимаю значения слова «осёдлый» в обычном понимании. Ханты и так всю жизнь в седле, на нартах или снегоходах. Осёдлые, выходит, постоянно!

Когда строили посёлок, я тогда ещё не родился. Но если верить байкам сургутчан, вечные бродяги, рыбаки и охотники на три зимних месяца с удовольствием обжили первый многоквартирный дом, выстроенный по финской технологии. К весне поразъехались ханты по своим заимкам в лесах и на болотах, распродав финскую сантехнику и новомодную пластиковую обивку-сайдинг. От сургутской стужи такая прикрышка не спасала. Первый этаж дома долгое время служил охотникам зимой прибежищем: удобно было въезжать в квартиру на снегоходе прямо по сугробам через широкий проём окна гостиной.

Из первых переселенцев, дольше всех продержался в бревенчатом доме Нери́н-ики. «Нерин» – с хантыйского – «заика», а «ики» – старик. Мастеровой Нерин разобрал потолок «пятистенка», внутри избушки сложил чум – традиционное для хантов жилище из шкур оленей. Так и прожил в двойном жилище до самой смерти год или два…

В тот день спокойно побеседовать им так и не дали. Стуки в дверь и оры соседей по рабочей общаге возобновились. Пришлось уходить в гостиницу.

К сожалению, о предфинале этой необычной истории стало известно несколько лет спустя. Сценаристу о ней поведал водитель Клим, крепыш со смешной фамилией Ципко́ с местного телеканала «ИнформТВ», кто обслуживал группу, на этот раз на съёмках документального фильма о буровиках.

– Шекспир отдыхает, – проворчал Клим на вопрос о судьбе Егора.

– В каком смысле?

– История почти про Рому и Жульету. Даж круче!

Пока добирались из Ханты-Мансийска в Сургут, по заторам размытой дороги, через вантовый мост через Обь, что открывали как раз при съёмках телесериала «Золото Югры», Клим довольно скупо поведал о трагической судьбе Плещеева. Остальное Сценарист домыслил, разведал, расспросил очевидцев, дополнил своими предположениями, и не только сам. Многое почерпнул из хаотических записей Егора Плещеева, которые он доверил ему прочитать при знакомстве.

Объединяя рассказы помбура Плещеева, «предфинальный аккорд» водителя Клима Ципко́ в одно повествование, Сценарист предложил свой вариант пересказа в жанре, как он сам определил, «мистический реализм».

При этом, разумеется, традиционно стоит предупредить придирчивого читателя: все события вымышлены, совпадения с реальными людьми совершеннейшая случайность.

Эвихон

Чёрные мостки на двух столбиках нависали над зеркальной гладью реки Тромъегáн29. На прогретых солнцем дощечках лежал на животе мальчуган, Егорка Плещеев. Худенький взъерошенный воробышек. Пошевеливались под лёгким ветерком льняные выгоревшие, всклоченные волосики на головёнке-тыковке. Вёрткий непоседа притих, призадумался, размечтался. Удерживал в ладошках на воде, но не отпускал в плавание деревянную двухмачтовую бригантину30, нарядный, как ёлочка, кораблик, в тоненьких гирляндах ниточек стоячего и бегучего такелажа31. Жаль было расставаться с такой замечательной игрушкой. Боялся мальчишка, вдруг судёнышко утащит на дно страшный Водомут