Ну а так как жизненные принципы Кирилла были не только всем в семье известны, и они всегда в себе предполагали повод для Терентия сорваться на крик, на возмущение в сторону того, куда же катится молодёжь, а мы-то в их время ничего такого и не думали и до себя не допускали (а не было возможностей, так это фейк) и что главное, на пролог для выражение своей мысли, то все сейчас ждали плавного перехода Терентия к сути того дела, ради которого они, ни в свет, ни заря были подняты с постелей.

А какой это будет переход, то из самых всеми тут ожидаемых, то это демонстрация Терентием в реальности алгоритма работы правила «Пока не ударит гром, мужик не перекрестится». Где в качестве грома будет выступать Терентий со своим громоизвлекающим из голов человеков инструментом, ложкой, а мужиком значит, будет Кирилл. С чем он не то чтобы вот так прямо категорически не согласен, – свою природную естественность я не отвергаю и не ставлю под сомнение, – но шлифовка этого определения половой зрелости человека под современные наречия не помешала бы. Плюс у Кирилла есть обоснованные его анархическим характером представления и претензии в сторону теологических требований, предъявленных этой формулой приведения к здравомыслию и откровению мужика, единицы человеческого однополярного разумения. Где совершенно не рассматриваются другие версии обоснования и понимания мира. Того же Заратустры. Как по мнению Кирилла и его нового круга общения, то его концепция жизненного устройства и умиротворения в себе буйства страстей и нигилизма, вполне даже перспективная.

Но Терентий сегодня прямо непредсказуем на своё поведение, и он не считается с общим мнением, врезать по шеям Кириллу, всех уже доставшим своим шумным поведением, – опять на бровях буквально был доставлен за полночь на дом шумной компанией, – а проходит к своему месту за столом, само собой находящемуся в самом центре, и задержавшись на одно мгновение перед своим стулом, окинув взглядом исподлобья своих домочадцев, наконец-то, занимает своё место за столом. Но не как обычно, с готовностью приступить к трапезничанью, – что за слово такое дикое и вызывает тошнотные чувства у людей никогда к нему привыкнуть не могущим, – а Терентий откладывает в сторону эту свою ложку, складывает руки в замок перед собой, предварительно их поставив локтями на стол, тем самым нарушая правило этикета, предписывающего не ставить локти на стол (но Терентию всегда были до одного места все эти правила), и начинает искать в этих лицах за столом, скажем так, родственную для себя душу и личность.

Что несколько сложно сделать хотя бы потому, что за столом с Терентием сидят все буквально его родственники по материнской и супружеской линии. Да, кстати, Марфа Андреевна по этому признаку может быть запросто быть вычеркнута из этого списка. Если она, конечно, не будет возмущаться за такую свою дискриминацию по родственному признаку, и она не позволит, чтобы с ней не считались, даже если такой её выбор Терентием не сулит ей ничего, кроме новых хлопот и беспокойства.

И теперь все внимательны к отцу семейства, кроме, как всегда Марфы Андреевны, у которой всегда есть особое мнение и причины не считать Терентия, по крайней мере в сторону себя отцом семейства. – Такая постановка вопроса противоречит всем принципам построения нашего брака. – Вот как всё обоснованно подвергает сомнению Марфа Андреевна в своих представлениях Терентия. Даже не пытаясь понять и принять в расчёт то, что он только по отечески называет себя отцом семейства, а для неё он выступает в плане идейного вдохновителя, отца всех её замыслов на своё будущее. И опять Терентий не находит в Марфе Андреевне согласия на эти свои ловкости ума.