– Спасибо, мистрис.

– Ну что ж, ты, похоже, сгораешь от нетерпения сказать Годвину нечто наедине. Ухожу. – Петранилла поцеловала сына. – Не забудь, о чем мы говорили.

– Не забуду, мама.

Годвин испытал облегчение, как если бы грозовая туча прошла мимо, разразившись ливнем над кем-то другим.

Едва Петранилла отошла, Филемон выпалил:

– Епископ Ричард!

Ризничий поднял брови. Филемон умел вызнавать чужие секреты.

– Что ты выяснил?

– Он в госпитале, в одной из отдельных комнат наверху, со своей двоюродной сестрой Марджери!

Хорошенькой Марджери было шестнадцать лет. Ее родители – младший брат графа Роланда и сестра графини Марр – умерли, поэтому девочку взял под опеку Ширинг. Теперь он хотел выдать ее замуж за сына графа Монмута. Этот союз существенно укрепил бы положение Роланда как самого влиятельного аристократа юго-западной Англии.

– И что они там делают? – спросил Годвин, догадываясь об ответе.

Служка понизил голос:

– Целуются!

– Откуда ты знаешь?

– Я покажу.

Филемон двинулся к выходу из собора через южный трансепт. Монахи пересекли внутренний дворик мужского монастыря и поднялись по лестнице в дормиторий[21], скудно обставленное помещение, где в два ряда стояли простые деревянные ложа с соломенными матрацами. Через стену располагались помещения госпиталя. Филемон подошел к широкому комоду, где хранились одеяла, и с усилием его отодвинул. В стене за комодом обнаружился камень, который, оказывается, легко вынимался. «Любопытно, как служка на него наткнулся», – подумал Годвин и прикинул, что Филемон, наверное, что-то прятал в этом укрытии. Стараясь не шуметь, Филемон вынул камень и прошептал:

– Глядите, скорее!

Годвин помедлил и тихо спросил:

– За кем еще ты подсматривал отсюда?

– За всеми, – ответил Филемон, явно подивившись вопросу.

Годвин предполагал, что ему предстоит увидеть, и заранее расстраивался. Подглядывать за распутным епископом, быть может, вполне обычно для Филемона, но постыдно и ниже достоинства ризничего. Однако любопытство подстегивало. В конце концов он спросил себя, что посоветовала бы мать, и сразу понял, что она велела бы ему смотреть.

Отверстие в стене располагалось чуть ниже уровня глаз. Годвин пригнулся и припал глазом к дыре.

Перед ним открылась одна из гостевых комнат над госпиталем. В углу перед фреской с изображением Распятия стояла скамеечка для молитвы. Еще в комнате имелись два удобных кресла и несколько табуретов. Когда съезжалось много важных гостей, мужчинам отводили одну комнату, женщинам другую, и сейчас Годвин видел именно женскую половину, так как на столике были раскиданы штучки из женского обихода – гребни, ленты, кувшинчики и флакончики с загадочным содержимым.

На полу валялось два соломенных тюфяка. Ричард и Марджери, возившиеся на одном из них, успели зайти куда дальше поцелуев.

Епископ Ричард был привлекательным мужчиной с волнистыми рыжеватыми волосами и правильными чертами лица. Стройная белокожая Марджери значительно уступала ему в возрасте: была почти вдвое моложе. Они лежали на тюфяке в объятиях друг друга. Епископ целовал Марджери и что-то нашептывал ей на ушко. На полных губах девушки играла довольная улыбка. Из-под задранного до неприличия платья торчали красивые длинные белые ноги, рука опытного Ричарда елозила между бедрами девушки. Пусть сам Годвин не имел опыта познания женщин, но откуда-то знал, что делает епископ. Марджери, приоткрыв рот, влюбленными глазами смотрела на Ричарда и тяжело дышала от возбуждения, ее лицо пылало. Возможно, в Годвине говорило предубеждение, однако он сразу почувствовал, что для Ричарда Марджери не более чем игрушка, а девушка мнит епископа любовью всей своей жизни.