Лорд Уильям тяжелыми шагами вышел из церкви, явно раздосадованный, а Томас вернулся к беседе с Элфриком.

Десять лет назад спор завершился тем, что Лэнгли стал монахом аббатства. Годвин помнил, что Ричард пообещал некое пожертвование монастырю, дабы братия приняла Томаса. С того разговора никогда больше об этом даре речь не заходила. Любопытно, поступил ли оный?

За все время, которое Томас провел среди братии, никто в аббатстве, похоже, не сумел ничего узнать о прошлом Лэнгли. Это было необычно, ведь монахи любили посплетничать. Проживая совместно и малым числом – сейчас их насчитывалось двадцать шесть, – они знали друг о друге почти все. У кого на службе состоял раньше Лэнгли? Где он жил? Большинство рыцарей имели во владении по несколько деревень, с которых получали подати, позволявшие им покупать лошадей, доспехи и оружие. Были ли у Томаса жена и дети? Если да, что с ними сталось? Никто не ведал.

Если забыть о тайнах прошлого, из Томаса вышел отличный монах, благочестивый и трудолюбивый. Казалось, нынешнее существование устраивало его больше, чем жизнь рыцаря. Пускай прежде он творил насилие, в нем было что-то мягкое, женственное, как и во многих других монахах. Он тесно дружил с братом Матиасом, добросердечным монахом на несколько лет моложе. Даже если между собой они предавались содомскому греху, то блюли тайну, и никому в голову не приходило их подозревать.

Ближе к концу службы Годвин, бросив взгляд в глубокий мрак нефа, увидел мать. Петранилла стояла неподвижно, как колонна, и солнечный луч выхватывал из тьмы гордо вскинутую седую голову. Мать пришла одна. Интересно, давно ли она там стоит и наблюдает? Мирян неохотно допускали на службы в будние дни, и Годвин догадывался, что мать явилась повидать его. Эта догадка его обрадовала, но и заставила встревожиться. Он знал, что мать готова ради него на что угодно. Она продала свой дом и стала экономкой в доме брата Эдмунда, чтобы он, Годвин, мог учиться в Оксфорде; когда он вспоминал об этом ее самопожертвовании, на глаза наворачивались слезы благодарности. Но все же в ее присутствии Годвин всегда беспокоился, как если бы сознавал, что его непременно будут обвинять в каких-то прегрешениях.

Когда монахи и монахини потянулись к выходу, Годвин отделился от них и подошел к матери.

– Доброе утро, мама.

Петранилла поцеловала сына в лоб.

– Ты похудел. – От материнской опеки было никуда не деться. – Тебе хватает еды?

– Соленой рыбы и каши у нас в достатке.

– Чем ты озабочен? – Она всегда видела сына насквозь.

Годвин рассказал матери о «Книге Тимофея».

– Хочу зачитать братии главу на общем собрании.

– Думаешь, остальные тебя поддержат?

– Теодорик и молодые монахи – несомненно. Многие из них недовольны тем, что постоянно видят вокруг себя женщин. Ведь они уходили от мира в мужское сообщество.

Мать одобрительно кивнула.

– Это выведет тебя в вожаки. Великолепно.

– Кроме того, меня ценят за горячие камни.

– Какие камни?

– Я ввел новые правила на зиму. В студеные ночи перед утреней каждому выдают горячий, завернутый в тряпку камень. Теперь никто не обморозится.

– Очень умно. Но все же убедись в поддержке, прежде чем выступать.

– Конечно. Знаешь, это все в духе того, чему нас учили в Оксфорде.

– А именно?

– Человек слаб, нельзя полагаться на собственный разум. Мы не можем надеяться понять сей мир, нам суждено лишь изумленно взирать на творение Божье. Истинное знание приходит лишь в откровении. Мы не должны подвергать сомнениям принятую догму.

Петранилла смотрела недоверчиво, как и прочие миряне, которым ученые люди пытались объяснить высокую философию.