Наконец руки Вулфрика бессильно обвисли, он зашатался; красивое лицо заливала кровь, глаза заплывали. Когда он упал, Ральф принялся пинать его ногами. Тут объявился коренастый мужчина в кожаных штанах, который властно распорядился:

– Довольно, юный Ральф, не убивай юношу.

Узнав городского констебля Джона, Ральф процедил:

– Он напал на меня!

– Но больше ведь не нападает, не так ли, сэр? Гляньте-ка, он валяется на земле с закрытыми глазами. – Джон встал перед Ральфом. – Я бы на вашем месте обошелся без расследования коронера[20].

Вулфрика окружили люди: Перкин, раскрасневшаяся от возбуждения Аннет, леди Филиппа и несколько зевак.

Упоение битвы покинуло Ральфа, нос болел зверски. Дышать он мог только ртом и ощущал привкус крови.

– Эта скотина сломала мне нос, – прогундосил сквайр, и голос у него был как у человека с тяжелой простудой.

– Значит, его накажут, – отозвался констебль.

Подошли двое мужчин, схожих с Вулфриком телосложением. «Отец и старший брат», – догадался Ральф. Бросая сердитые взгляды на сквайра, они помогли Вулфрику встать на ноги.

– Сквайр ударил первым, – заговорил Перкин, толстяк с хитрым лицом.

– Этот крестьянин толкнул меня! – возразил Ральф.

– Сквайр оскорбил невесту Вулфрика.

– Что бы там сквайр ни сказал, Вулфрику следовало подумать, прежде чем поднимать руку на слугу графа Роланда, – рассудил констебль. – Полагаю, граф потребует сурового наказания.

Отец Вулфрика подал голос:

– Скажи-ка, констебль Джон, разве вышел новый указ, что отныне людям в ливреях закон не писан?

Небольшая толпа зрителей, что уже успела собраться, встретила эти слова одобрительным гулом. Молодые сквайры частенько вели себя вызывающе и нередко избегали наказания, поскольку носили цвета какого-нибудь барона, что глубоко оскорбляло законопослушных торговцев и крестьян.

– Я невестка графа и все видела, – вмешалась леди Филиппа. Она говорила негромко, мелодично, но уверенно, как человек, облеченный властью. Ральф ждал, что она его защитит, но вместо того леди сказала: – Мне грустно это признавать, но вина лежит исключительно на Ральфе. Он распускал руки совершенно недопустимым образом.

– Благодарю вас, миледи, – почтительно отозвался констебль Джон, а потом, обращаясь уже только к ней, понизил голос: – Но думаю, графу не понравится, если крестьянский сын избегнет наказания.

Филиппа задумчиво кивнула:

– Пожалуй, нам ни к чему долгое разбирательство. Посадите парня в колодки на двадцать четыре часа: в его возрасте это не повредит, – но все будут знать, что справедливость восторжествовала. Граф останется доволен, ручаюсь вам.

Джон медлил. Ральф видел, что ему не нравится получать приказы от кого-либо, кроме хозяина города, то бишь приора Кингсбриджа, однако решение Филиппы, несомненно, подходило всем заинтересованным сторонам. Сам бы Ральф, конечно, предпочел, чтобы Вулфрика высекли, но подозревал, что выглядит в глазах других вовсе не героем, а если потребует более сурового наказания, может выйти еще хуже.

Наконец Джон произнес:

– Что ж, леди Филиппа, будь по-вашему, если вы берете на себя эту ответственность.

– Беру.

– Хорошо.

Констебль взял Вулфрика за руку и повел прочь. Крестьянин быстро пришел в себя и шагал твердо. За ним двинулись родичи. Пока он будет сидеть в колодках, они наверняка станут носить ему еду и воду и будут отгонять всех, кому захочется над ним потешиться.

Мерфин спросил у Ральфа:

– Ты как?

Сквайру казалось, будто его лицо вспухло, точно переполненный мочевой пузырь. Глаза заплыли, все болело, говорить получалось лишь гундосо.

– Порядок. Лучше не бывает.

– Пошли найдем монаха, пусть осмотрит твой нос.