Следующие несколько раундов закончились напряжённой ничьёй. А трусливое «Аккуратно» за дверю операционной сильно мешало. Сжатые в кулаке указательный и средний пальцы Жизни слегка выступали, и поэтому у меня не было никаких сомнений в том, что она выкинет ножницы. Но, сосчитав до трёх, она растопырила все пять пальцев и накрыла мой уверенно сжатый кулак. И, по завершении всех раундов, за дверью мелодично заиграл пульс.

– Ха! – обрадовалась Жизнь.

– Фантастика! – с этими словами дверь распахнулась. Плачущие люди подскочили.

Врач в медицинской маске, мешковатой голубой шапке и в запачканном кровью халате вышел из комнаты, воодушевлённо заговорив с плачущими людьми:

– Операция прошла успешно. Я вас поздравляю, – он развёл руки, такие же окровавленные. Но обнять его никто и не думал. И пожать руку – тоже.

Люди заревели громче, но это были уже слёзы радости, а, обнимаясь, они твердили: «Слава Богу!» Врач вздохнул, достал из халата пачку сигарет и пошёл по коридору. Я – за ним. Когда он обернулся, я вздрогнул, подумав, что доктор меня увидел, но он лишь прошептал про себя:

– Не за что… – он мельком глянул мне в глаза, так, словно видит.

Хирург, дойдя до конца коридора, свернул направо и открыл входную дверь в ординаторскую. Я прошёл сквозь стену. Он бросился на небольшой диван, зарывшись лицом в подушку. Потом, недолго помычав в пустоту, перевернулся на спину. Доктор ничего не говорил, лежал, сложив пальцы домиком и держа ладони под подбородком.

Я пошёл обратно. Тосковать принято в одиночестве. Без посторонних. Даже если посторонний – тот, кого никто не видит.

– А ты ещё кто такой? – услышал я за спиной.

Я развернулся, натянув пластиковую маску. Врач смотрел на меня, я смотрел на него. Долго, не моргая. Удивления моего не показывала лишь маска. А врач – судя по бейджу, закреплённому на верхнем кармане докторского халата, его звали «N. Davis» – по большей части показывал недоумение.

– Что за уродский костюм? – спросил он меня на английском. – И это не смешно, приходить в костюме Смерти в хирургическое отделение.

Уставший врач, поправив очки, встал с дивана и потянулся к стационарному телефону. От вызова охраны его остановил мой глупый вопрос:

– Ты меня видишь?

Разумеется, он меня видит. Иначе не говорил бы со мной. А если он меня видит, значит, он тоже должен сегодня умереть.

– Не смешно, – повторил врач.

Я, поставив косу к стене, задрал рукав мантии и оголил кость. Врач попятился назад, грохнувшись на диван. Я поднял маску, показав свои человеческие черты, и сунул руку в карман, достав скрученный в трубочку документ, валяющийся на пару с фонариком. Странно. Никакого Н. Дейвиса в документе не нахожу.

– Ты… ты, реально…?

– Нетрудно же было тебя убедить, – я с усмешкой спустил рукав. – Многие, даже находясь в Аду, отказываются верить в происходящее.

– А я простой человек. Меня не-н-не… – он заикался, – не надо долго убеждать.

– Простой – это хорошо. Похвально. Не люблю замороченных.

А Дейвису было не до простых разговоров.

– Почему я тебя вижу? – спросил он.

– Потому что умрёшь.

Он вздрогнул.

– И как скоро?

– А ты хочешь побыстрее?

– Смотря, с какой стороны посмотреть.

– Уж извини. Я приходил сюда за другим человеком, – почему-то я улыбнулся.

Хирург промолчал. Он, подпрыгнув с дивана, прошёл сквозь меня – так, словно уже не видит – и остановился у холодильника. Открыл его, достал вздутую банку пива и пошёл обратно. Снова прилёг, натянув медицинскую маску на глаза, и, шурша бахилами, наполовину снимает один кроссовок – так, что он повисает на пальцах – и раскачивает его. Он вслепую открывает банку и заливает содержимое в себя, игнорируя сочившуюся пену.